нгела на
аналогии (*18) положили, на котором Лука Кирилов писание читал. Сам же
Лука Кирилов с Михайлицей стали в чуланчике жить, а мы себе рядом
казаромку огородили. На нас глядючи, то же самое начали себе строить и
другие, которые пришли надолго работать, и вот стал у нас против великого
основательного города свой легкий городок на сваях. Занялись мы работой, и
пошло все как надо! деньги за расчет у англичан в конторе верные; здоровье
бог посылал такое, что во все лето ни одного больного не было, а Лукина
Михайлица даже стала жаловаться, что сама, говорит, я не рада, какая у
меня по всем частям полнота пошла. Особенно же нам, староверам, тут
нравилось, что мы в тогдашнее время повсюду за свой обряд гонению
подвергались, а тут нам была льгота: нет здесь ни городского начальства,
ни уездного, ни попа; никого не зрим, и никто нашей религии не касается и
не препятствует... Вволю молились: отработаем свои часы и соберемся в
горницу, а тут уже вся святыня от многих лампад так сияет, что даже сердце
разгорается. Лука Кирилов положит благословящий начал (*19); а мы все
подхватим, да так и славим, что даже иной раз при тихой погоде далеко за
слободою слышно. И никому наша вера не мешала, а даже как будто еще многим
по обычаю приходила и нравилась не только одним простым людям, которые к
богочтительству по русскому образцу склонны, но и иноверам. Много из
церковных, которые благочестивого нрава, а в церковь за реку ездить
некогда, бывало, станут у нас под окнами и слушают и молиться начнут. Мы
им этого снаружи не возбраняли: всех отогнать нельзя, потому даже и
иностранцы, которые старым русским обрядом интересовались, не раз
приходили наше пение слушать и одобряли. Главный строитель из англичан,
Яков Яковлевич, тот, бывало, даже с бумажкой под окном стоять приходил и
все норовил, чтобы на ноту наше гласование замечать, и потом, бывало,
ходит по работам, а сам все про себя в нашем роде гудет: "Бо-господь и
явися нам", но только все это у него, разумеется, выходило на другой
штыль, потому что этого пения, расположенного по крюкам (*20), новою
западною нотою в совершенстве уловить невозможно. Англичане, чести им
приписать, сами люди обстоятельные и набожные, и они нас очень любили и за
хороших людей почитали и хвалили. Одним словом, привел нас господень ангел
в доброе место и открыл нам все сердца людей и весь пеозаж природы.
И сему-то подобным мирственным духом, как я вам представил, жили мы без
малого яко три года. Спорилося нам все, изливались на нас все успехи точно
из Амалфеева рога (*21), как вдруг узрели мы, что есть посреди нас два
сосуда избрания божия к нашему наказанию. Один из таковых был ковач Марой,
а другой счетчик Пимен Иванов. Марой был совсем простец, даже неграмотный,
что по старообрядчеству даже редкость, но он был человек особенный: видом
неуклюж, наподобие вельблуда, и недрист как кабан - одна пазуха в полтора
обхвата, а лоб весь заросший крутою космой и точно мраволев (*22) старый,
а середь головы на маковке гуменцо (*23) простригал. Речь он имел тупую и
невразумительную, все шавкал губами, и ум у него был тугой и для всего
столь нескладный, что он даже заучить на память молитв не умел, а только
все, бывало, одно какое-нибудь слово твердисловит, но был на предбудущее
прозорлив, и имел дар вещевать, и мог сбывчивые намеки подавать. Пимен же,
аналогии (*18) положили, на котором Лука Кирилов писание читал. Сам же
Лука Кирилов с Михайлицей стали в чуланчике жить, а мы себе рядом
казаромку огородили. На нас глядючи, то же самое начали себе строить и
другие, которые пришли надолго работать, и вот стал у нас против великого
основательного города свой легкий городок на сваях. Занялись мы работой, и
пошло все как надо! деньги за расчет у англичан в конторе верные; здоровье
бог посылал такое, что во все лето ни одного больного не было, а Лукина
Михайлица даже стала жаловаться, что сама, говорит, я не рада, какая у
меня по всем частям полнота пошла. Особенно же нам, староверам, тут
нравилось, что мы в тогдашнее время повсюду за свой обряд гонению
подвергались, а тут нам была льгота: нет здесь ни городского начальства,
ни уездного, ни попа; никого не зрим, и никто нашей религии не касается и
не препятствует... Вволю молились: отработаем свои часы и соберемся в
горницу, а тут уже вся святыня от многих лампад так сияет, что даже сердце
разгорается. Лука Кирилов положит благословящий начал (*19); а мы все
подхватим, да так и славим, что даже иной раз при тихой погоде далеко за
слободою слышно. И никому наша вера не мешала, а даже как будто еще многим
по обычаю приходила и нравилась не только одним простым людям, которые к
богочтительству по русскому образцу склонны, но и иноверам. Много из
церковных, которые благочестивого нрава, а в церковь за реку ездить
некогда, бывало, станут у нас под окнами и слушают и молиться начнут. Мы
им этого снаружи не возбраняли: всех отогнать нельзя, потому даже и
иностранцы, которые старым русским обрядом интересовались, не раз
приходили наше пение слушать и одобряли. Главный строитель из англичан,
Яков Яковлевич, тот, бывало, даже с бумажкой под окном стоять приходил и
все норовил, чтобы на ноту наше гласование замечать, и потом, бывало,
ходит по работам, а сам все про себя в нашем роде гудет: "Бо-господь и
явися нам", но только все это у него, разумеется, выходило на другой
штыль, потому что этого пения, расположенного по крюкам (*20), новою
западною нотою в совершенстве уловить невозможно. Англичане, чести им
приписать, сами люди обстоятельные и набожные, и они нас очень любили и за
хороших людей почитали и хвалили. Одним словом, привел нас господень ангел
в доброе место и открыл нам все сердца людей и весь пеозаж природы.
И сему-то подобным мирственным духом, как я вам представил, жили мы без
малого яко три года. Спорилося нам все, изливались на нас все успехи точно
из Амалфеева рога (*21), как вдруг узрели мы, что есть посреди нас два
сосуда избрания божия к нашему наказанию. Один из таковых был ковач Марой,
а другой счетчик Пимен Иванов. Марой был совсем простец, даже неграмотный,
что по старообрядчеству даже редкость, но он был человек особенный: видом
неуклюж, наподобие вельблуда, и недрист как кабан - одна пазуха в полтора
обхвата, а лоб весь заросший крутою космой и точно мраволев (*22) старый,
а середь головы на маковке гуменцо (*23) простригал. Речь он имел тупую и
невразумительную, все шавкал губами, и ум у него был тугой и для всего
столь нескладный, что он даже заучить на память молитв не умел, а только
все, бывало, одно какое-нибудь слово твердисловит, но был на предбудущее
прозорлив, и имел дар вещевать, и мог сбывчивые намеки подавать. Пимен же,