о что нечего на них выбрать, вот
в чем главная цель. Жили мы не в больших достатках, ну и не в бедности;
торговали и рыбой, и салом, и печенкой, и всяким товаром. Муж мой, Федор
Ильич, был человек молодой, но этакой мудреный, из себя был сухой, но губы
имел необыкновенные. Я таких губ ни у кого даже после и не видывала. Нраву
он, не тем будь помянут, был пронзительного - спорильщик и упротивный; а я
тоже в девках воительница была. Вышедши замуж, вела я себя сначала очень
даже прилично, но это его нисколько совсем не восхищало, и всякий день
натощак мы с ним буйственно сражались. Любви у нас с ним большой не было,
и согласья столько же, потому оба мы собрались с ним воители, да и нельзя
было с ним не воевать, потому, бывало, как ты его ни голубь, а он все на
тебя тетерится, однако жили не разводились и восемь лет прожили. Конечно,
жили не без неприятностей, но до драки настоящей у нас не часто доходило.
Раз один, точно, дал он мне, покойник, подзатыльника, но только,
разумеется, и моей тут немножко было причины, потому что стала я ему
волосы подравнивать, да ножницами - кусочек уха ему и отстригнула. Детей у
нас не было, но были у нас на Нижнем городе кум и кума Прасковья Ивановна,
у которых я детей крестила. Были они люди небогатые тоже, портной он
назывался и диплон от общества имел, но шить ничего не шил, а по
покойникам пасалтырь читал и пел в соборе на крылосе. По добычливости же,
если что добыть по домашнему, все больше кума отягощалась, потому что она
полезной бабой была, детей правила и навью кость сводила (*14).
Вот один раз, это уж на последнем году мужниной жизни (все уж тут
валилось, как перед пропастью), сделайся эта кума Прасковья Ивановна
именинница. Сделайся она именинница, и пошли мы к ней на именины, и застал
нас там у нее дождь, и такой дождь, что как из ведра окатывает; а у меня
на ту пору еще голова разболелась, потому выпила я у нее три пунша с
кисляркой, а эта кислярская для головы нет ее подлее. Взяла я и прилегла в
другой комнатке на диванчике.
"Ты, - говорю, - кума, с гостями еще посиди, а я тут крошечку полежу".
А она: "Ах, как можно на этом диване: тут твердо; на постель ложись".
Я и легла и сейчас заснула. Нет тут моей вины?
- Никакой, - говорю.
- Ну, теперь же слушай. Сплю я и чую, что как будто кто-то меня
обнимает, и таки, знаешь, не на шутку обнимает. Думаю, это муж Федор
Ильич; но как будто и не Федор Ильич, потому что он был сложения духовного
и из себя этакой секретный, - а проснуться не могу. Только проспавши свое
время, встаю, гляжу - утро, и лежу я на куминой постели, а возле меня кум.
Я мах этак, знаешь, перепрыгнула скорей через него с кровати-то, трясусь
вся от страху и гляжу - на полу на перинке лежит кума, а с ней мой Федор
Ильич... Толк я тут-то куму, гляжу - и та схватилась и крестится.
"Что же это, - говорю, - кума, такое? как это сделалось?"
"Ах, - говорит, - кумонька! Ах я, мерзкая этакая! Это все я сама, -
говорит, - настроила, потому они еще, проводя гостей, допивать сели, а я
тут впотьмах-то тебя не стала будить, да и прилегла тут, где вам было
постлано".
Я даже плюнула.
"Что ж теперь, - говорю, - нам с тобой делать?"
А она мне отвечает: "Нам с тобой нечего больше делать, как надо про это
молчать".
Это я, вот сколько тому лет прошло, первому тебе про это и рассказала,
потому что тяжело мне это ужасно
в чем главная цель. Жили мы не в больших достатках, ну и не в бедности;
торговали и рыбой, и салом, и печенкой, и всяким товаром. Муж мой, Федор
Ильич, был человек молодой, но этакой мудреный, из себя был сухой, но губы
имел необыкновенные. Я таких губ ни у кого даже после и не видывала. Нраву
он, не тем будь помянут, был пронзительного - спорильщик и упротивный; а я
тоже в девках воительница была. Вышедши замуж, вела я себя сначала очень
даже прилично, но это его нисколько совсем не восхищало, и всякий день
натощак мы с ним буйственно сражались. Любви у нас с ним большой не было,
и согласья столько же, потому оба мы собрались с ним воители, да и нельзя
было с ним не воевать, потому, бывало, как ты его ни голубь, а он все на
тебя тетерится, однако жили не разводились и восемь лет прожили. Конечно,
жили не без неприятностей, но до драки настоящей у нас не часто доходило.
Раз один, точно, дал он мне, покойник, подзатыльника, но только,
разумеется, и моей тут немножко было причины, потому что стала я ему
волосы подравнивать, да ножницами - кусочек уха ему и отстригнула. Детей у
нас не было, но были у нас на Нижнем городе кум и кума Прасковья Ивановна,
у которых я детей крестила. Были они люди небогатые тоже, портной он
назывался и диплон от общества имел, но шить ничего не шил, а по
покойникам пасалтырь читал и пел в соборе на крылосе. По добычливости же,
если что добыть по домашнему, все больше кума отягощалась, потому что она
полезной бабой была, детей правила и навью кость сводила (*14).
Вот один раз, это уж на последнем году мужниной жизни (все уж тут
валилось, как перед пропастью), сделайся эта кума Прасковья Ивановна
именинница. Сделайся она именинница, и пошли мы к ней на именины, и застал
нас там у нее дождь, и такой дождь, что как из ведра окатывает; а у меня
на ту пору еще голова разболелась, потому выпила я у нее три пунша с
кисляркой, а эта кислярская для головы нет ее подлее. Взяла я и прилегла в
другой комнатке на диванчике.
"Ты, - говорю, - кума, с гостями еще посиди, а я тут крошечку полежу".
А она: "Ах, как можно на этом диване: тут твердо; на постель ложись".
Я и легла и сейчас заснула. Нет тут моей вины?
- Никакой, - говорю.
- Ну, теперь же слушай. Сплю я и чую, что как будто кто-то меня
обнимает, и таки, знаешь, не на шутку обнимает. Думаю, это муж Федор
Ильич; но как будто и не Федор Ильич, потому что он был сложения духовного
и из себя этакой секретный, - а проснуться не могу. Только проспавши свое
время, встаю, гляжу - утро, и лежу я на куминой постели, а возле меня кум.
Я мах этак, знаешь, перепрыгнула скорей через него с кровати-то, трясусь
вся от страху и гляжу - на полу на перинке лежит кума, а с ней мой Федор
Ильич... Толк я тут-то куму, гляжу - и та схватилась и крестится.
"Что же это, - говорю, - кума, такое? как это сделалось?"
"Ах, - говорит, - кумонька! Ах я, мерзкая этакая! Это все я сама, -
говорит, - настроила, потому они еще, проводя гостей, допивать сели, а я
тут впотьмах-то тебя не стала будить, да и прилегла тут, где вам было
постлано".
Я даже плюнула.
"Что ж теперь, - говорю, - нам с тобой делать?"
А она мне отвечает: "Нам с тобой нечего больше делать, как надо про это
молчать".
Это я, вот сколько тому лет прошло, первому тебе про это и рассказала,
потому что тяжело мне это ужасно