ти господа, у которых мебель
купила. "Продана, - говорят, - точно, ей эта мебель продана". Ну, извозчик
мой говорит: садись. Думаю, и точно, замест того, чтоб на живейного
тратить, сяду я в короватку детскую. Высоко они эту короватку, на самом на
верху воза над комодой утвердили, но я вскарабкалась и села. Только что ж
бы ты думал? Не успела я со двора выехать, как слышу, низок-то подо мною
тресь-тресь-тресь.
"Ах, - думаю, - батюшки, ведь это я проваливаюсь!" И с этим словом
хотела встать на ноги, да трах - и просунулась. Так верхом, как жандар, на
одной тесемке и сижу. Срам, я тебе говорю, просто насмерть! Одежа вся
взбилась, а ноги голые над комодой мотаются; народ дивуется; дворники
кричат: "Закройся, квартальничиха", - а закрыться нечем. Вот он варвар
какой!
- Это кто же, - говорю, - варвар?
- Да извозчик-то: где же, скажи ты, пожалуй, зевает на лошадь, а на
пассажира и не посмотрит. Мало ведь чуть не всю Гороховую я так проехала,
да уж городовой, спасибо ему, остановил. "Что это, - говорит, - за
мерзость такая? Это не позволено, что ты показываешь?" Вот как я посветила
наготой-то.
6
- Домна Платоновна! - говорю, - а что - давно я желал вас спросить -
молодою такой вы остались после супруга, неужто у вас никакого своего
сердечного дела не было?
- Какого это сердечного?
- Ну, не полюбили вы кого-нибудь?
- Полно глупости болтать!
- Отчего ж, - говорю, - это глупости?
- Да оттого, - отвечает, - глупости, что хорошо этими любвями
заниматься, у кого есть приспешники да доспешники, а как я одна, и
постоянно я отягощаюсь, и постоянно веду жизнь прекратительную, так мне
это совсем даже и не на уме и некстати.
- Даже и не на уме?
- И ни вот столичко! - Домна Платоновна черкнула ногтем по ногтю и
добавила: - а к тому же я тебе скажу, что вся эта любовь - вздор. Так
напустит человек на себя шаль такую: "Ах, мол, умираю! жить без него или
без нее не могу!" - вот и все. По-моему, то любовь, если человек женщине
как следует помогает - вот это любовь, а что женщина, она всегда должна
себя помнить и содержать на примечании.
- Так, - говорю, - стало быть, ничем вы, Домна Платоновна, богу и не
грешны?
- А тебе какое дело до моих грехов? Хоша бы чем я и грешна была, то мой
грех, не твой, а ты не поп мой, чтоб меня исповедовать.
- Нет, я говорю это, Домна Платоновна, только к тому, что молоды вы
овдовели и видно, что очень вы были хороши.
- Хороша не хороша, - отвечает, - а в дурных не ставили.
- То-то, - я говорю, - это и теперь видно.
Домна Платоновна поправила бровь и глубоко задумалась.
- Я и сама, - начала она потихоньку, - много так раз рассуждала: скажи
мне, господи, лежит на мне один грех или нет? И ни от кого добиться не
могу. Научила меня раз одна монашка с моих слов списать всю эту историю и
подать ее на духу священнику, - я и послушалась, и монашка списала, да я,
шедши к церкви, все и обронила.
- Что ж это такое, Домна Платоновна, за грех был?
- Не разберу: не то грех, не то мечтание.
- Ну, хоть про мечтание скажите.
- Издаля это начинать очень приходится. Это еще как мы с мужем жили.
- Ну как же, голубушка, вы жили?
- А жили ничего. Домик у нас был хоша и небольшой, но по предместности
был очень выгодный, потому что на самый базар выходил, а базары у нас для
хозяйственного употребления частые, тольк
купила. "Продана, - говорят, - точно, ей эта мебель продана". Ну, извозчик
мой говорит: садись. Думаю, и точно, замест того, чтоб на живейного
тратить, сяду я в короватку детскую. Высоко они эту короватку, на самом на
верху воза над комодой утвердили, но я вскарабкалась и села. Только что ж
бы ты думал? Не успела я со двора выехать, как слышу, низок-то подо мною
тресь-тресь-тресь.
"Ах, - думаю, - батюшки, ведь это я проваливаюсь!" И с этим словом
хотела встать на ноги, да трах - и просунулась. Так верхом, как жандар, на
одной тесемке и сижу. Срам, я тебе говорю, просто насмерть! Одежа вся
взбилась, а ноги голые над комодой мотаются; народ дивуется; дворники
кричат: "Закройся, квартальничиха", - а закрыться нечем. Вот он варвар
какой!
- Это кто же, - говорю, - варвар?
- Да извозчик-то: где же, скажи ты, пожалуй, зевает на лошадь, а на
пассажира и не посмотрит. Мало ведь чуть не всю Гороховую я так проехала,
да уж городовой, спасибо ему, остановил. "Что это, - говорит, - за
мерзость такая? Это не позволено, что ты показываешь?" Вот как я посветила
наготой-то.
6
- Домна Платоновна! - говорю, - а что - давно я желал вас спросить -
молодою такой вы остались после супруга, неужто у вас никакого своего
сердечного дела не было?
- Какого это сердечного?
- Ну, не полюбили вы кого-нибудь?
- Полно глупости болтать!
- Отчего ж, - говорю, - это глупости?
- Да оттого, - отвечает, - глупости, что хорошо этими любвями
заниматься, у кого есть приспешники да доспешники, а как я одна, и
постоянно я отягощаюсь, и постоянно веду жизнь прекратительную, так мне
это совсем даже и не на уме и некстати.
- Даже и не на уме?
- И ни вот столичко! - Домна Платоновна черкнула ногтем по ногтю и
добавила: - а к тому же я тебе скажу, что вся эта любовь - вздор. Так
напустит человек на себя шаль такую: "Ах, мол, умираю! жить без него или
без нее не могу!" - вот и все. По-моему, то любовь, если человек женщине
как следует помогает - вот это любовь, а что женщина, она всегда должна
себя помнить и содержать на примечании.
- Так, - говорю, - стало быть, ничем вы, Домна Платоновна, богу и не
грешны?
- А тебе какое дело до моих грехов? Хоша бы чем я и грешна была, то мой
грех, не твой, а ты не поп мой, чтоб меня исповедовать.
- Нет, я говорю это, Домна Платоновна, только к тому, что молоды вы
овдовели и видно, что очень вы были хороши.
- Хороша не хороша, - отвечает, - а в дурных не ставили.
- То-то, - я говорю, - это и теперь видно.
Домна Платоновна поправила бровь и глубоко задумалась.
- Я и сама, - начала она потихоньку, - много так раз рассуждала: скажи
мне, господи, лежит на мне один грех или нет? И ни от кого добиться не
могу. Научила меня раз одна монашка с моих слов списать всю эту историю и
подать ее на духу священнику, - я и послушалась, и монашка списала, да я,
шедши к церкви, все и обронила.
- Что ж это такое, Домна Платоновна, за грех был?
- Не разберу: не то грех, не то мечтание.
- Ну, хоть про мечтание скажите.
- Издаля это начинать очень приходится. Это еще как мы с мужем жили.
- Ну как же, голубушка, вы жили?
- А жили ничего. Домик у нас был хоша и небольшой, но по предместности
был очень выгодный, потому что на самый базар выходил, а базары у нас для
хозяйственного употребления частые, тольк