ое
изображение понимаете?"
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно
затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в
Новегороде звездное небо, а потом стал излагать про киевское изображение в
Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых
архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени
пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию (*51); еще ниже Аарон
в митре (*52) и с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид (*53) в
венце, Исайя-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил
(*54) с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на небо,
изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может,
как-то: книга с семью печатями - дар премудрости, седмисвещный подсвечник
- дар разума; седмь очес - дар совета; седмь трубных рогов - дар крепости;
десная рука посреди седми звезд - дар видения; седмь курильниц - дар
благочестия; седмь молоний - дар страха божия. "Вот, - говорю, - таковое
изображение гореносно!"
А англичанин отвечает:
"Прости меня, любезный: я тебя не понимаю, почему ты это почитаешь
гореносным?"
"А потому, мол, что таковое изображение явственно душе говорит, что
христианину надлежит молить и жаждать, дабы от земли к неизреченной славе
бога вознестись".
"Да ведь это же, - говорит, - всякий из Писания и из молитв может
уразуметь".
"Ну, никак нет, - ответствую. - Писание не всякому дано разуметь, а
неразумевающему и в молитве бывает затмение: иной слышит глашение о
"великия и богатыя милости" и сейчас полагает, что это о деньгах, и с
алчностию кланяется. А когда он зрит пред собою изображенную небесную
славу, то он помышляет вышний проспект жизненности и понимает, как надо
этой цели достигать, потому что тут оно все просто и вразумительно: вымоли
человек первое всего душе своей дар страха божия, она сейчас и пойдет
облегченная со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки
вышних даров, и в те поры человеку и деньги, и вся слава земная при
молитве кажутся не иначе как мерзость пред господом".
Тут англичанин встает с места и весело говорит:
"А вы же, чудаки, чего себе молите?"
"Мы, - отвечаю, - молим христианския кончины живота и доброго ответа на
Страшном судилище".
Он улыбнулся и вдруг дернул за золотистый шнурок зеленую занавесь, а за
тою занавесью у него сидит в кресле его жена англичанка и пред свечою на
длинных спицах вязанье делает. Она была прекрасная барыня, благоуветливая,
и хотя не много по-нашему говорила, но все понимала, и, верно, хотелось ей
наш разговор с ее мужем о религии слышать.
И что же вы думаете? Как отдернулась эта занавеса, что ее скрывала, она
сейчас встает, будто содрогаясь, и идет, милушка, ко мне с Лукою, обе
ручки нам, мужикам, протягивает, а в глазах у нее блещут слезки, и жмет
нам руки, а сама говорит:
"Добри люди, добри русски люди!"
Мы с Лукою за это ее доброе слово у нее обе ручки поцеловали, а она к
нашим мужичьим головам свои губки приложила.
Рассказчик остановился и, закрыв рукавом глаза, тихонько отер их и
молвил шепотом: "Трогательная женщина!" - и затем, оправясь, продолжал
снова:
- По таким своим ласковым поступкам и начала она, эта англичанка,
говорить что-то такое своему мужу по-ихнему, нам непонятно, но только
сл
изображение понимаете?"
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно
затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в
Новегороде звездное небо, а потом стал излагать про киевское изображение в
Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых
архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени
пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию (*51); еще ниже Аарон
в митре (*52) и с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид (*53) в
венце, Исайя-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил
(*54) с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на небо,
изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может,
как-то: книга с семью печатями - дар премудрости, седмисвещный подсвечник
- дар разума; седмь очес - дар совета; седмь трубных рогов - дар крепости;
десная рука посреди седми звезд - дар видения; седмь курильниц - дар
благочестия; седмь молоний - дар страха божия. "Вот, - говорю, - таковое
изображение гореносно!"
А англичанин отвечает:
"Прости меня, любезный: я тебя не понимаю, почему ты это почитаешь
гореносным?"
"А потому, мол, что таковое изображение явственно душе говорит, что
христианину надлежит молить и жаждать, дабы от земли к неизреченной славе
бога вознестись".
"Да ведь это же, - говорит, - всякий из Писания и из молитв может
уразуметь".
"Ну, никак нет, - ответствую. - Писание не всякому дано разуметь, а
неразумевающему и в молитве бывает затмение: иной слышит глашение о
"великия и богатыя милости" и сейчас полагает, что это о деньгах, и с
алчностию кланяется. А когда он зрит пред собою изображенную небесную
славу, то он помышляет вышний проспект жизненности и понимает, как надо
этой цели достигать, потому что тут оно все просто и вразумительно: вымоли
человек первое всего душе своей дар страха божия, она сейчас и пойдет
облегченная со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки
вышних даров, и в те поры человеку и деньги, и вся слава земная при
молитве кажутся не иначе как мерзость пред господом".
Тут англичанин встает с места и весело говорит:
"А вы же, чудаки, чего себе молите?"
"Мы, - отвечаю, - молим христианския кончины живота и доброго ответа на
Страшном судилище".
Он улыбнулся и вдруг дернул за золотистый шнурок зеленую занавесь, а за
тою занавесью у него сидит в кресле его жена англичанка и пред свечою на
длинных спицах вязанье делает. Она была прекрасная барыня, благоуветливая,
и хотя не много по-нашему говорила, но все понимала, и, верно, хотелось ей
наш разговор с ее мужем о религии слышать.
И что же вы думаете? Как отдернулась эта занавеса, что ее скрывала, она
сейчас встает, будто содрогаясь, и идет, милушка, ко мне с Лукою, обе
ручки нам, мужикам, протягивает, а в глазах у нее блещут слезки, и жмет
нам руки, а сама говорит:
"Добри люди, добри русски люди!"
Мы с Лукою за это ее доброе слово у нее обе ручки поцеловали, а она к
нашим мужичьим головам свои губки приложила.
Рассказчик остановился и, закрыв рукавом глаза, тихонько отер их и
молвил шепотом: "Трогательная женщина!" - и затем, оправясь, продолжал
снова:
- По таким своим ласковым поступкам и начала она, эта англичанка,
говорить что-то такое своему мужу по-ихнему, нам непонятно, но только
сл