и еще раз сказал:
"Ну так не горюйте же: я вам помощник, и мы вашего ангела достанем.
Надолго ли он вам нужен?"
"Нет, - говорим, - на небольшое время".
"Ну так я скажу, что хочу на вашего запечатленного ангела богатую
золотую ризу сделать, и как мне его дадут, мы его тут и подменим. Я завтра
же за это возьмусь".
Мы благодарим, но говорим:
"Только ни завтра, ни послезавтра за это, сударь, не беритесь".
Он говорит:
"Это почему так?"
А мы отвечаем:
"Потому, мол, сударь, что нам прежде всего надо иметь на подмен икону
такую, чтоб она как две капли воды на настоящую походила, а таковых
мастеров здесь нет да и нигде вблизи не отыщется".
"Пустяки, - говорит, - я сам из города художника привезу; он не только
копии, а и портреты великолепно пишет".
"Нет-с, - отвечаем, - вы этого не извольте делать, потому что,
во-первых, через этого светского художника может ненадлежащая молва пойти,
а во-вторых, живописец такого дела исполнить не может".
Англичанин не верит, а я выступил и разъясняю ему всю разницу: что
ноне, мол, у светских художников не то искусство: у них краски масляные, а
там вапы на яйце растворенные и нежные, в живописи письмо мазаное, чтобы
только на даль натурально показывало, а тут письмо плавкое и на самую
близь явственно; да и светскому художнику, говорю, и в переводе самого
рисунка не потрафить, потому что они изучены представлять то, что в теле
земного, животолюбивого человека содержится, а в священной русской
иконописи изображается тип лица небожительный, насчет коего материальный
человек даже истового воображения иметь не может.
Он этим заинтересовался и спрашивает:
"А где же, - говорит, - есть такие мастера, что еще этот особенный тип
понимают?"
"Очень, - докладываю, - они нынче редки (да и в то время они совсем
жили под строгим сокрытием). Есть, - говорю, - в слободе Мстере (*44) один
мастер Хохлов, да уже он человек очень древних лет, его в дальний путь
везти нельзя; а в Палихове есть два человека, так те тоже вряд ли поедут,
да и к тому же, - говорю, - нам ни мстерские, ни палиховские мастера и не
годятся".
"Это опять почему?" - пытает.
"А потому, - ответствую, - что у них пошиб не тот: у мстерских
рисуночек головастенек и письмо мутно, а у палиховских тон бирюзист, все
голубинкой отдает".
"Так как же, - говорит, - быть?"
"Сам, - говорю, - не знаю. Наслышан я, что есть еще в Москве хороший
мастер Силачев: и он по всей России между нашими именит, но он больше к
новгородским и к царским московским письмам потрафляет, а наша икона
строгановского рисунка, самых светлых и рясных вап, так нам потрафить
может один мастер Севастьян с понизовья, но он страстный странствователь:
по всей России ходит, староверам починку работает, и где его искать -
неизвестно".
Англичанин с удовольствием все эти мои доклады выслушал и улыбнулся, а
потом отвечает:
"Довольно дивные, - говорит, - вы люди, и как послушаешь вас, так даже
приятно делается, как вы это все, что до вашей части касается, хорошо
знаете и даже искусства можете постигать".
"Отчего же, - говорю, - сударь, искусства не постигать: это дело
художество божественное, и у нас есть таковые любители из самых простых
мужичков, что не только все школы, в чем, например, одна от другой
отличаются в письмах: устюжские или новгородские, моск
"Ну так не горюйте же: я вам помощник, и мы вашего ангела достанем.
Надолго ли он вам нужен?"
"Нет, - говорим, - на небольшое время".
"Ну так я скажу, что хочу на вашего запечатленного ангела богатую
золотую ризу сделать, и как мне его дадут, мы его тут и подменим. Я завтра
же за это возьмусь".
Мы благодарим, но говорим:
"Только ни завтра, ни послезавтра за это, сударь, не беритесь".
Он говорит:
"Это почему так?"
А мы отвечаем:
"Потому, мол, сударь, что нам прежде всего надо иметь на подмен икону
такую, чтоб она как две капли воды на настоящую походила, а таковых
мастеров здесь нет да и нигде вблизи не отыщется".
"Пустяки, - говорит, - я сам из города художника привезу; он не только
копии, а и портреты великолепно пишет".
"Нет-с, - отвечаем, - вы этого не извольте делать, потому что,
во-первых, через этого светского художника может ненадлежащая молва пойти,
а во-вторых, живописец такого дела исполнить не может".
Англичанин не верит, а я выступил и разъясняю ему всю разницу: что
ноне, мол, у светских художников не то искусство: у них краски масляные, а
там вапы на яйце растворенные и нежные, в живописи письмо мазаное, чтобы
только на даль натурально показывало, а тут письмо плавкое и на самую
близь явственно; да и светскому художнику, говорю, и в переводе самого
рисунка не потрафить, потому что они изучены представлять то, что в теле
земного, животолюбивого человека содержится, а в священной русской
иконописи изображается тип лица небожительный, насчет коего материальный
человек даже истового воображения иметь не может.
Он этим заинтересовался и спрашивает:
"А где же, - говорит, - есть такие мастера, что еще этот особенный тип
понимают?"
"Очень, - докладываю, - они нынче редки (да и в то время они совсем
жили под строгим сокрытием). Есть, - говорю, - в слободе Мстере (*44) один
мастер Хохлов, да уже он человек очень древних лет, его в дальний путь
везти нельзя; а в Палихове есть два человека, так те тоже вряд ли поедут,
да и к тому же, - говорю, - нам ни мстерские, ни палиховские мастера и не
годятся".
"Это опять почему?" - пытает.
"А потому, - ответствую, - что у них пошиб не тот: у мстерских
рисуночек головастенек и письмо мутно, а у палиховских тон бирюзист, все
голубинкой отдает".
"Так как же, - говорит, - быть?"
"Сам, - говорю, - не знаю. Наслышан я, что есть еще в Москве хороший
мастер Силачев: и он по всей России между нашими именит, но он больше к
новгородским и к царским московским письмам потрафляет, а наша икона
строгановского рисунка, самых светлых и рясных вап, так нам потрафить
может один мастер Севастьян с понизовья, но он страстный странствователь:
по всей России ходит, староверам починку работает, и где его искать -
неизвестно".
Англичанин с удовольствием все эти мои доклады выслушал и улыбнулся, а
потом отвечает:
"Довольно дивные, - говорит, - вы люди, и как послушаешь вас, так даже
приятно делается, как вы это все, что до вашей части касается, хорошо
знаете и даже искусства можете постигать".
"Отчего же, - говорю, - сударь, искусства не постигать: это дело
художество божественное, и у нас есть таковые любители из самых простых
мужичков, что не только все школы, в чем, например, одна от другой
отличаются в письмах: устюжские или новгородские, моск