то ты бедного за сапоги
продал, это, разумеется, нехорошо, и прости меня, а я тебя в том, как
Аммос-пророк (*41) велит, братски обличаю".
Он при имени пророка так и задрожал.
"Не говори, - говорит, - мне про пророков: я сам помню Писание и
чувствую, что "пророки мучат живущих на земле", и даже в том знамение
имею", - и жалуется мне, что на днях он выкупался в реке и у него после
того по всему телу пегота пошла, и расстегнул грудь да показывает, а на
нем, и точно, пежинные пятна, как на пегом коне, с груди вверх на шею
лезут.
Грешный человек, было у меня на уме сказать ему, что "бог шельму
метит", но только сдавил я это слово в устах и молвил:
"Что же, молись, - говорю, - и радуйся, что еще на сей земле так
отитлован, авось на другом предстоятии чист будешь".
Он мне стал плакаться, сколь этим несчастен и чего лишается, если
пегота на лицо пойдет, потому что сам губернатор, видя Пимена, когда его к
церкви присоединяли, будто много на его красоту радовался и сказал
городскому голове, чтобы когда будут через город важные особы проезжать,
то чтобы Пимена непременно вперед всех с серебряным блюдом выставлять. Ну,
а пегого уж куда же выставить? Но, однако, что мне было эту его велиарскую
суету и пустошество слушать, я завернулся да и ушел.
И с тем мы с ним расстались. На нем его титла все яснее обозначались, а
у нас не умолкали другие знамения, в заключение коих, по осени, только что
стал лед, как вдруг сделалась оттепель, весь этот лед разметало и пошло
наши постройки коверкать, и до того шли вреда за вредами, что вдруг один
гранитный бык подмыло, и пучина поглотила все возведение многих лет,
стоившее многих тысяч...
Поразило это самих наших хозяев англичан, и было тут к их старшему
Якову Яковлевичу от кого-то слово, что, дабы ото всего этого избавиться,
надо нас, староверов, прогнать, но как он был человек благой души, то он
этого слова не послушал, а, напротив, призвал меня и Луку Кирилова и
говорит:
"Дайте мне, ребята, сами совет: не могу ли я чем-нибудь вам помочь и
вас утешить?"
Но мы отвечали, что доколе священный для нас лик ангела, везде нам
предходившего, находится в огнесмольном запечатлении, мы ничем не можем
утешиться и истаеваем от жалости.
"Что же, - говорит, - вы думаете делать?"
"Думаем, мол, его со временем подменить и распечатлеть его чистый лик,
безбожною чиновническою рукой опаленный".
"Да чем, - говорит, - он вам так дорог, и неужели другого такого же
нельзя достать?"
"Дорог он, - отвечаем, - нам потому, что он нас хранил, а другого
достать нельзя, потому что он писан в твердые времена благочестивою рукой
и освящен древним иереем по полному требнику Петра Могилы (*42), а ныне у
нас ни иереев, ни того требника нет".
"А как, - говорит, - вы его распечатлеете, когда у него все лицо
сургучом выжжено?"
"Ну, уж на этот счет, - отвечаем, - ваша милость не беспокойтесь: нам
только бы его в свои руки достичь, а то он, наш хранитель, за себя
постоит: он не торговых мастеров, а настоящего Строганова дела, а что
строгановская, что костромская олифа так варены, что и огневого клейма не
боятся и до нежных вап (*43) смолы не допустят".
"Вы в этом уверены?"
"Уверены-с: эта олифа крепка, как сама старая русская вера".
Он тут ругнул кого знал, что этакого художества беречь не умеют, и руки
нам подал,
продал, это, разумеется, нехорошо, и прости меня, а я тебя в том, как
Аммос-пророк (*41) велит, братски обличаю".
Он при имени пророка так и задрожал.
"Не говори, - говорит, - мне про пророков: я сам помню Писание и
чувствую, что "пророки мучат живущих на земле", и даже в том знамение
имею", - и жалуется мне, что на днях он выкупался в реке и у него после
того по всему телу пегота пошла, и расстегнул грудь да показывает, а на
нем, и точно, пежинные пятна, как на пегом коне, с груди вверх на шею
лезут.
Грешный человек, было у меня на уме сказать ему, что "бог шельму
метит", но только сдавил я это слово в устах и молвил:
"Что же, молись, - говорю, - и радуйся, что еще на сей земле так
отитлован, авось на другом предстоятии чист будешь".
Он мне стал плакаться, сколь этим несчастен и чего лишается, если
пегота на лицо пойдет, потому что сам губернатор, видя Пимена, когда его к
церкви присоединяли, будто много на его красоту радовался и сказал
городскому голове, чтобы когда будут через город важные особы проезжать,
то чтобы Пимена непременно вперед всех с серебряным блюдом выставлять. Ну,
а пегого уж куда же выставить? Но, однако, что мне было эту его велиарскую
суету и пустошество слушать, я завернулся да и ушел.
И с тем мы с ним расстались. На нем его титла все яснее обозначались, а
у нас не умолкали другие знамения, в заключение коих, по осени, только что
стал лед, как вдруг сделалась оттепель, весь этот лед разметало и пошло
наши постройки коверкать, и до того шли вреда за вредами, что вдруг один
гранитный бык подмыло, и пучина поглотила все возведение многих лет,
стоившее многих тысяч...
Поразило это самих наших хозяев англичан, и было тут к их старшему
Якову Яковлевичу от кого-то слово, что, дабы ото всего этого избавиться,
надо нас, староверов, прогнать, но как он был человек благой души, то он
этого слова не послушал, а, напротив, призвал меня и Луку Кирилова и
говорит:
"Дайте мне, ребята, сами совет: не могу ли я чем-нибудь вам помочь и
вас утешить?"
Но мы отвечали, что доколе священный для нас лик ангела, везде нам
предходившего, находится в огнесмольном запечатлении, мы ничем не можем
утешиться и истаеваем от жалости.
"Что же, - говорит, - вы думаете делать?"
"Думаем, мол, его со временем подменить и распечатлеть его чистый лик,
безбожною чиновническою рукой опаленный".
"Да чем, - говорит, - он вам так дорог, и неужели другого такого же
нельзя достать?"
"Дорог он, - отвечаем, - нам потому, что он нас хранил, а другого
достать нельзя, потому что он писан в твердые времена благочестивою рукой
и освящен древним иереем по полному требнику Петра Могилы (*42), а ныне у
нас ни иереев, ни того требника нет".
"А как, - говорит, - вы его распечатлеете, когда у него все лицо
сургучом выжжено?"
"Ну, уж на этот счет, - отвечаем, - ваша милость не беспокойтесь: нам
только бы его в свои руки достичь, а то он, наш хранитель, за себя
постоит: он не торговых мастеров, а настоящего Строганова дела, а что
строгановская, что костромская олифа так варены, что и огневого клейма не
боятся и до нежных вап (*43) смолы не допустят".
"Вы в этом уверены?"
"Уверены-с: эта олифа крепка, как сама старая русская вера".
Он тут ругнул кого знал, что этакого художества беречь не умеют, и руки
нам подал,