Другие поглядывали на кучу с любопытством.
"Боже мой, и она смотрит! - думает Обломов. - Что я с этой кучей
сделаю?"
Он, и не глядя, видел, как Ольга встала с своего места и пошла в
другой угол. У него отлегло от сердца.
А девочка навострила на него глаза, ожидая, что он сделает с сухарями.
"Съем поскорей", - подумал он и начал проворно убирать бисквиты; к
счастью, они так и таяли во рту.
Оставались только два сухаря; он вздохнул свободно и решился взглянуть
туда, куда пошла Ольга...
Боже! Она стоит у бюста, опершись на пьедестал, и следит за ним. Она
ушла из своего угла, кажется, затем, чтоб свободнее смотреть на него: она
заметила его неловкость с сухарями.
За ужином она сидела на другом конце стола, говорила, ела и, казалось,
вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался в ее
сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд,
исполненный любопытства, но вместе такой добрый...
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила
его на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья
Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем
ширмы и дверь. Он взглянул - за роялем сидела Ольга и смотрела на него с
большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
"Верно, Андрей рассказал, что на мне были вчера надеты чулки разные
или рубашка наизнанку!" - заключил он и поехал домой не в духе и от этого
предположения и еще более от приглашения обедать, на которое отвечал
поклоном: значит, принял.
С этой минуты настойчивый взгляд Ольги не выходил из головы Обломова.
Напрасно он во весь рост лег на спину, напрасно брал самые ленивые и
покойные позы - не спится, да и только. И халат показался ему противен, и
Захар глуп и невыносим, и пыль с паутиной нестерпима.
Он велел вынести вон несколько дрянных картин, которые навязал ему
какой-то покровитель бедных артистов; сам поправил штору, которая давно не
поднималась, позвал Анисью и велел протереть окна, смахнул паутину, а потом
лег на бок и продумал с час - об Ольге.
Он сначала пристально занялся ее наружностью, все рисовал в памяти ее
портрет.
Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в
ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего
огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук,
как у пятилетнего ребенка, с пальцами в виде винограда.
Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии.
Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы -
овал и размеры лица; все это, в свою очередь, гармонировало с плечами,
плечи - с станом...
Кто ни встречал ее, даже рассеянный, и тот на мгновение останавливался
перед этим так строго и обдуманно, артистически созданным существом.
Нос образовал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы тонкие и
большею частию сжатые: признак непрерывно устремленной на что-нибудь мысли.
То же присутствие говорящей мысли светилось в зорком, всегда бодром, ничего
не пропускающем взгляде темных, серо-голубых глаз. Брови придавали
особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя
тоненькими, нащипанными пальцем ниточками - нет, это были две русые,
пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на
линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленьк
"Боже мой, и она смотрит! - думает Обломов. - Что я с этой кучей
сделаю?"
Он, и не глядя, видел, как Ольга встала с своего места и пошла в
другой угол. У него отлегло от сердца.
А девочка навострила на него глаза, ожидая, что он сделает с сухарями.
"Съем поскорей", - подумал он и начал проворно убирать бисквиты; к
счастью, они так и таяли во рту.
Оставались только два сухаря; он вздохнул свободно и решился взглянуть
туда, куда пошла Ольга...
Боже! Она стоит у бюста, опершись на пьедестал, и следит за ним. Она
ушла из своего угла, кажется, затем, чтоб свободнее смотреть на него: она
заметила его неловкость с сухарями.
За ужином она сидела на другом конце стола, говорила, ела и, казалось,
вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался в ее
сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд,
исполненный любопытства, но вместе такой добрый...
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила
его на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья
Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем
ширмы и дверь. Он взглянул - за роялем сидела Ольга и смотрела на него с
большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
"Верно, Андрей рассказал, что на мне были вчера надеты чулки разные
или рубашка наизнанку!" - заключил он и поехал домой не в духе и от этого
предположения и еще более от приглашения обедать, на которое отвечал
поклоном: значит, принял.
С этой минуты настойчивый взгляд Ольги не выходил из головы Обломова.
Напрасно он во весь рост лег на спину, напрасно брал самые ленивые и
покойные позы - не спится, да и только. И халат показался ему противен, и
Захар глуп и невыносим, и пыль с паутиной нестерпима.
Он велел вынести вон несколько дрянных картин, которые навязал ему
какой-то покровитель бедных артистов; сам поправил штору, которая давно не
поднималась, позвал Анисью и велел протереть окна, смахнул паутину, а потом
лег на бок и продумал с час - об Ольге.
Он сначала пристально занялся ее наружностью, все рисовал в памяти ее
портрет.
Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в
ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего
огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук,
как у пятилетнего ребенка, с пальцами в виде винограда.
Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии.
Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы -
овал и размеры лица; все это, в свою очередь, гармонировало с плечами,
плечи - с станом...
Кто ни встречал ее, даже рассеянный, и тот на мгновение останавливался
перед этим так строго и обдуманно, артистически созданным существом.
Нос образовал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы тонкие и
большею частию сжатые: признак непрерывно устремленной на что-нибудь мысли.
То же присутствие говорящей мысли светилось в зорком, всегда бодром, ничего
не пропускающем взгляде темных, серо-голубых глаз. Брови придавали
особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя
тоненькими, нащипанными пальцем ниточками - нет, это были две русые,
пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на
линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленьк