ая складка, в
которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль.
Ходила Ольга с наклоненной немного вперед головой, так стройно,
благородно покоившейся на тонкой, гордой, шее; двигалась всем телом ровно,
шагая легко, почти неуловимо...
"Что это она вчера смотрела так пристально на меня? - думал Обломов. -
Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не говорил, а говорил о дружбе
своей ко мне, о том, как мы росли, учились, - все, что было хорошего, и
между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все доброе
от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как..."
"Чему ж улыбаться? - продолжал думать Обломов. - Если у ней есть
сколько-нибудь сердца, оно должно бы замереть, облиться кровью от жалости,
а она... ну, бог с ней! Перестану думать! Вот только съезжу сегодня,
отобедаю - и ни ногой".
Проходили дни за днями: он там и обеими ногами, и руками, и головой.
В одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его дом к своей куме, в
переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не
проводил: без постели, без дивана, обедал у Ольгиной тетки.
Вдруг оказалось, что против их дачи есть одна свободная. Обломов нанял
ее заочно и живет там. Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней,
посылает цветы, гуляет по озеру, по горам... он, Обломов.
Чего не бывает на свете! Как же это могло случиться? А вот как.
Когда они обедали со Штольцем у ее тетки, Обломов во время обеда
испытывал ту же пытку, что и накануне, жевал под ее взглядом, говорил,
зная, чувствуя, что над ним, как солнце, стоит этот взгляд, жжет его,
тревожит, шевелит нервы, кровь. Едва-едва на балконе, за сигарой, за дымом,
удалось ему на мгновение скрыться от этого безмолвного, настойчивого
взгляда.
- Что это такое? - говорил он, ворочаясь во все стороны. - Ведь это
мученье! На смех, что ли, я дался ей? На другого ни на кого не смотрит так:
не смеет. Я посмирнее, так вот она... Я заговорю с ней! - решил он, - и
выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет у меня из души глазами.
Вдруг она явилась перед ним на пороге балкона; он подал ей стул, и она
села подле него.
- Правда ли, что вы очень скучаете? - спросила она его.
- Правда, - отвечал он, - но только не очень... У меня есть занятия.
- Андрей Иваныч говорил, что вы пишете какой-то план?
- Да, я хочу ехать в деревню пожить, так приготовляюсь понемногу.
- А за границу поедете?
- Да, непременно, вот как только Андрей Иваныч соберется.
- Вы охотно едете? - спросила она.
- Да, я очень охотно...
Он взглянул: улыбка так и ползает у ней по лицу, то осветит глаза, то
разольется по щекам, только губы сжаты, как всегда. У него недостало духа
солгать покойно.
- Я немного... ленив... - сказал он, - но...
Ему стало вместе и досадно, что она так легко, почти молча, выманила у
него сознание в лени. "Что она мне? Боюсь, что ли, я ее?" - думал он.
- Ленивы! - возразила она с едва приметным лукавством. - Может ли это
быть? Мужчина ленив - я этого не понимаю.
"Чего тут не понимать? - подумал он, - кажется, просто".
- Я все больше дома сижу, оттого Андрей и думает, что я...
- Но, вероятно, вы много пишете, - сказала она, - читаете. - Читали ли
вы?...
Она смотрела на него так пристально.
- Нет, не читал! - вдруг сорвалось у него в испуге, чтоб она не
которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль.
Ходила Ольга с наклоненной немного вперед головой, так стройно,
благородно покоившейся на тонкой, гордой, шее; двигалась всем телом ровно,
шагая легко, почти неуловимо...
"Что это она вчера смотрела так пристально на меня? - думал Обломов. -
Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не говорил, а говорил о дружбе
своей ко мне, о том, как мы росли, учились, - все, что было хорошего, и
между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все доброе
от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как..."
"Чему ж улыбаться? - продолжал думать Обломов. - Если у ней есть
сколько-нибудь сердца, оно должно бы замереть, облиться кровью от жалости,
а она... ну, бог с ней! Перестану думать! Вот только съезжу сегодня,
отобедаю - и ни ногой".
Проходили дни за днями: он там и обеими ногами, и руками, и головой.
В одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его дом к своей куме, в
переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не
проводил: без постели, без дивана, обедал у Ольгиной тетки.
Вдруг оказалось, что против их дачи есть одна свободная. Обломов нанял
ее заочно и живет там. Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней,
посылает цветы, гуляет по озеру, по горам... он, Обломов.
Чего не бывает на свете! Как же это могло случиться? А вот как.
Когда они обедали со Штольцем у ее тетки, Обломов во время обеда
испытывал ту же пытку, что и накануне, жевал под ее взглядом, говорил,
зная, чувствуя, что над ним, как солнце, стоит этот взгляд, жжет его,
тревожит, шевелит нервы, кровь. Едва-едва на балконе, за сигарой, за дымом,
удалось ему на мгновение скрыться от этого безмолвного, настойчивого
взгляда.
- Что это такое? - говорил он, ворочаясь во все стороны. - Ведь это
мученье! На смех, что ли, я дался ей? На другого ни на кого не смотрит так:
не смеет. Я посмирнее, так вот она... Я заговорю с ней! - решил он, - и
выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет у меня из души глазами.
Вдруг она явилась перед ним на пороге балкона; он подал ей стул, и она
села подле него.
- Правда ли, что вы очень скучаете? - спросила она его.
- Правда, - отвечал он, - но только не очень... У меня есть занятия.
- Андрей Иваныч говорил, что вы пишете какой-то план?
- Да, я хочу ехать в деревню пожить, так приготовляюсь понемногу.
- А за границу поедете?
- Да, непременно, вот как только Андрей Иваныч соберется.
- Вы охотно едете? - спросила она.
- Да, я очень охотно...
Он взглянул: улыбка так и ползает у ней по лицу, то осветит глаза, то
разольется по щекам, только губы сжаты, как всегда. У него недостало духа
солгать покойно.
- Я немного... ленив... - сказал он, - но...
Ему стало вместе и досадно, что она так легко, почти молча, выманила у
него сознание в лени. "Что она мне? Боюсь, что ли, я ее?" - думал он.
- Ленивы! - возразила она с едва приметным лукавством. - Может ли это
быть? Мужчина ленив - я этого не понимаю.
"Чего тут не понимать? - подумал он, - кажется, просто".
- Я все больше дома сижу, оттого Андрей и думает, что я...
- Но, вероятно, вы много пишете, - сказала она, - читаете. - Читали ли
вы?...
Она смотрела на него так пристально.
- Нет, не читал! - вдруг сорвалось у него в испуге, чтоб она не