авил ее в последний раз и которое задало ему такую тревогу. И
ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица такое сосредоточенное,
такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные вопросы
играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
Многое, что не досказано, к чему можно бы подойти с лукавым вопросом,
было между ними решено без слов, без объяснений, бог знает как, но
воротиться к тому уже нельзя.
- Что вас не видать давно? - спросила она.
Он молчал. Ему хотелось бы опять как-нибудь стороной дать ей понять,
что тайная прелесть отношений их исчезла, что его тяготит эта
сосредоточенность, которою она окружила себя, как облаком, будто ушла в
себя, и он не знает, как ему быть, как держать себя с ней.
Но он чувствовал, что малейший намек на это вызовет у ней взгляд
удивления, потом прибавит холодности в обращении, может быть и совсем
пропадет та искра участия, которую он так неосторожно погасил в самом
начале. Надо ее раздуть опять, тихо и осторожно, но как - он решительно не
знал.
Он смутно понимал, что она выросла и чуть ли не выше его, что отныне
нет возврата к детской доверчивости, что перед ними Рубикон и утраченное
счастье уже на другом берегу: надо перешагнуть.
А как? Ну, если он шагает один?
Она понимала яснее его, что в нем происходит, и потому перевес был на
ее стороне. Она открыто глядела в его душу, видела, как рождалось чувство
на дне его души, как играло и выходило наружу; видела, что с ним женская
хитрость, лукавство, кокетство - орудия Сонечки - были бы лишние, потому
что не предстояло борьбы.
Она даже видела и то, что, несмотря на ее молодость, ей принадлежит
первая и главная роль в этой симпатии, что от него можно было ожидать
только глубокого впечатления, страстно-ленивой покорности, вечной гармонии
с каждым биением ее пульса, но никакого движения воли, никакой активной
мысли.
Она мигом взвесила свою власть над ним, и ей нравилась эта роль
путеводной звезды, луча света, который она разольет над стоячим озером и
отразится в нем. Она разнообразно торжествовала свое первенство в этом
поединке.
В этой комедии или трагедии, смотря по обстоятельствам, оба
действующие лица являются почти всегда с одинаковым характером: мучителя
или мучительницы и жертвы.
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли
мучительницы, конечно, менее других и бессознательно, но не могла отказать
себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется,
как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом, вдруг, опять
она сосредоточится, уйдет в себя; но больше и чаще всего она толкала его
вперед, дальше, зная, что он сам не сделает ни шагу и останется неподвижен
там, где она оставит его.
- Вы заняты были? - спросила она, вышивая какой-то лоскуток канвы.
"Сказал бы занят, да этот Захар!" - простонало у него в груди.
- Да, я читал кое-что, - небрежно отозвался он.
- Что ж, роман? - спросила она и подняла на него глаза, чтоб
посмотреть, с каким лицом он станет лгать.
- Нет, я романов почти не читаю, - отвечал он очень покойно, - я читал
"Историю открытий и изобретений".
"Слава богу, что я пробежал сегодня лист книги!" - подумал он.
- По-русски? - спросила она.
- Нет, по-английски.
- А вы читаете по-английски?
- С трудом, но читаю. - А вы не были ли где-нибудь в городе? - спросил
ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица такое сосредоточенное,
такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные вопросы
играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
Многое, что не досказано, к чему можно бы подойти с лукавым вопросом,
было между ними решено без слов, без объяснений, бог знает как, но
воротиться к тому уже нельзя.
- Что вас не видать давно? - спросила она.
Он молчал. Ему хотелось бы опять как-нибудь стороной дать ей понять,
что тайная прелесть отношений их исчезла, что его тяготит эта
сосредоточенность, которою она окружила себя, как облаком, будто ушла в
себя, и он не знает, как ему быть, как держать себя с ней.
Но он чувствовал, что малейший намек на это вызовет у ней взгляд
удивления, потом прибавит холодности в обращении, может быть и совсем
пропадет та искра участия, которую он так неосторожно погасил в самом
начале. Надо ее раздуть опять, тихо и осторожно, но как - он решительно не
знал.
Он смутно понимал, что она выросла и чуть ли не выше его, что отныне
нет возврата к детской доверчивости, что перед ними Рубикон и утраченное
счастье уже на другом берегу: надо перешагнуть.
А как? Ну, если он шагает один?
Она понимала яснее его, что в нем происходит, и потому перевес был на
ее стороне. Она открыто глядела в его душу, видела, как рождалось чувство
на дне его души, как играло и выходило наружу; видела, что с ним женская
хитрость, лукавство, кокетство - орудия Сонечки - были бы лишние, потому
что не предстояло борьбы.
Она даже видела и то, что, несмотря на ее молодость, ей принадлежит
первая и главная роль в этой симпатии, что от него можно было ожидать
только глубокого впечатления, страстно-ленивой покорности, вечной гармонии
с каждым биением ее пульса, но никакого движения воли, никакой активной
мысли.
Она мигом взвесила свою власть над ним, и ей нравилась эта роль
путеводной звезды, луча света, который она разольет над стоячим озером и
отразится в нем. Она разнообразно торжествовала свое первенство в этом
поединке.
В этой комедии или трагедии, смотря по обстоятельствам, оба
действующие лица являются почти всегда с одинаковым характером: мучителя
или мучительницы и жертвы.
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли
мучительницы, конечно, менее других и бессознательно, но не могла отказать
себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется,
как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом, вдруг, опять
она сосредоточится, уйдет в себя; но больше и чаще всего она толкала его
вперед, дальше, зная, что он сам не сделает ни шагу и останется неподвижен
там, где она оставит его.
- Вы заняты были? - спросила она, вышивая какой-то лоскуток канвы.
"Сказал бы занят, да этот Захар!" - простонало у него в груди.
- Да, я читал кое-что, - небрежно отозвался он.
- Что ж, роман? - спросила она и подняла на него глаза, чтоб
посмотреть, с каким лицом он станет лгать.
- Нет, я романов почти не читаю, - отвечал он очень покойно, - я читал
"Историю открытий и изобретений".
"Слава богу, что я пробежал сегодня лист книги!" - подумал он.
- По-русски? - спросила она.
- Нет, по-английски.
- А вы читаете по-английски?
- С трудом, но читаю. - А вы не были ли где-нибудь в городе? - спросил