он больше затем, чтобы замять разговор о книгах.
- Нет, все дома. Я все здесь работаю, в этой аллее.
- Все здесь?
- Да, мне очень нравится эта аллея, я благодарна вам, что вы мне ее
указали: здесь никто почти не ходит....
- Я вам ее не указывал, - перебил он, - мы, помните? случайно оба
встретились в ней.
- Да, в самом деле.
Они замолчали.
- У вас ячмень совсем прошел? - спросила она, глядя ему прямо в правый
глаз.
Он покраснел.
- Прошел теперь, слава богу, - сказал он.
- Вы примачивайте простым вином, когда у вас зачешется глаз, -
продолжала она, - ячмень и не сядет. Это няня научила меня.
"Что это она все о ячменях?" - подумал Обломов.
- Да не ужинайте, - прибавила она серьезно.
"Захар!" - шевелилось у него в горле яростное воззвание к Захару.
- Стоит только поужинать хорошенько, - продолжала она, не поднимая
глаз с работы, - да полежать дня три, особенно на спине, непременно сядет
ячмень.
"Ду...р...р...ак!" - грянуло внутри Обломова обращение к Захару.
- Что это вы работаете? - спросил он, чтоб переменить разговор.
- Сонетку, - сказала она, развертывая свиток канвы и показав ему узор,
- барону. Хорошо?
- Да, очень хорошо, узор очень мил. Это ветка сирени?
- Кажется... да, - небрежно отвечала она. - Я выбрала наугад, какой
попался... - и, покраснев немного, проворно свернула канву.
"Однако это скучно, если это так продолжится, если из нее ничего
добыть нельзя, - думал он. - Другой - Штольц, например, - добыл бы, а я не
умею".
Он нахмурился и сонно смотрел вокруг. Она посмотрела на него, потом
положила работу в корзинку.
- Пойдемте до рощи, - сказала она, давая ему нести корзинку, сама
распустила зонтик, оправила платье и пошла.
- Отчего вы не веселы? - опросила она.
- Не знаю, Ольга Сергеевна. Да отчего мне веселиться? И как?
- Занимайтесь, будьте чаще с людьми.
- Заниматься! Заниматься можно, когда есть цель. Какая у меня цель?
Нет ее.
- Цель - жить.
- Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за
днем; радуешься, что день прошел, что ночь прошла, и во сне погрузишь
скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра.
Она слушала молча, с строгим взглядом, в сдвинутых бровях таилась
суровость, в линии губ, как змей, ползала не то недоверчивость, не то
пренебрежение...
- Зачем жил! - повторила она. - Разве может быть чье-нибудь
существование ненужным?
- Может. Например, мое, - сказал он.
- Вы до сих пор не знаете, где цель вашей жизни? - спросила она
остановясь. - Я не верю: вы клевещете на себя; иначе бы вы не стоили
жизни...
- Я уж прошел то место, где она должна быть, и впереди больше ничего
нет.
Он вздохнул, а она улыбнулась.
- Ничего нет? - вопросительно повторила она, но живо, весело, со
смехом, как будто не веря ему и предвидя, что есть у него что-то впереди.
- Смейтесь, - продолжал он, - а это так!
Она тихо шла вперед, наклонив голову.
- Для чего, для кого я буду жить? - говорил он, едучи за ней. - Чего
искать, на что направить мысль, намерения? Цвет жизни опал, остались только
шипы.
Они шли тихо; она слушала рассеянно, мимоходом сорвала ветку сирени и,
не глядя на него, подала ему.
- Что это? - спросил он оторопев.
- Вы видите - ветка.