ятся тяжелые сны и стучатся в сердце сомнения, Ольга, как
ангел, стоит на страже; она взглянет ему своими светлыми глазами в лицо,
добудет, что у него на сердце, - и все опять тихо, и опять чувство течет
плавно, как река, с отражением новых узоров неба.
Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее,
определеннее. Она увереннее прежнего глядит около себя, не смущается
будущим; в ней развернулись новые стороны ума, новые черты характера. Он
проявляется то поэтически разнообразно, глубоко, то правильно, ясно,
постепенно и естественно...
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы
судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если у ней явится какое-нибудь
намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь,
то видишь, что у ней на уме все одно, что она не забудет, не отстанет, не
растеряется, все сообразит и добьется, чего искала.
Он не мог понять, откуда у ней является эта сила, этот такт - знать и
уметь, как и что делать, какое бы событие ни явилось.
"Это оттого, - думал он, - что у ней одна бровь никогда не лежит
прямо, а все немного поднявшись, и над ней такая тоненькая, чуть заметная
складка... Там, в этой складке, гнездится у ней упорство".
Какое покойное, светлое выражение ни ляжет ей на лицо, а эта складка
не разглаживается и бровь не ложится ровно. Но внешней силы, резких приемов
и наклонностей у ней нет. Настойчивость в намерениях и упорство ни на шаг
не увлекают ее из женской сферы.
Она не хочет быть львицей, обдать резкой речью неловкого поклонника,
изумить быстротою ума всю гостиную, чтоб кто-нибудь из угла закричал:
"браво! браво!"
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не
задрожит, увидя мышонка, не упадет в обморок от падения стула, но побоится
пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется
подозрительным, закроет на ночь окно, чтоб воры не влезли, - все по-женски.
Потом, она так доступна чувству сострадания, жалости! У ней не трудно
вызвать слезы; к сердцу ее доступ легок. В любви она так нежна; во всех
отношениях ко всем столько мягкости, ласкового внимания - словом, она
женщина!
Иногда речь ее и сверкнет искрой сарказма, но там блещет такая грация,
такой кроткий, милый ум, что всякий с радостью подставит лоб!
Зато она не боится сквозного ветра, ходит легко одетая в сумерки - ей
ничего! В ней играет здоровье; кушает она с аппетитом; у ней есть любимые
блюда; она знает, как и готовить их.
Да это всё знают многие, но многие не знают, что делать в том или
другом случае, а если и знают, то только заученное, слышанное, и не знают,
почему так, а не иначе делают они, сошлются сейчас на авторитет тетки,
кузины...
Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то
вяло, так что, пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого,
что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и нет складки на
лбу.
Между Обломовым и Ольгой установились тайные, невидимые для других
отношения: всякий взгляд, каждое незначительное слово, сказанное при
других, имело для них свой смысл. Они видели во всем намек на любовь.
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом
расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все
истории о любви сходны между собой, то ей часто приходилось краснеть.
И Обломов при намеке на это
ангел, стоит на страже; она взглянет ему своими светлыми глазами в лицо,
добудет, что у него на сердце, - и все опять тихо, и опять чувство течет
плавно, как река, с отражением новых узоров неба.
Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее,
определеннее. Она увереннее прежнего глядит около себя, не смущается
будущим; в ней развернулись новые стороны ума, новые черты характера. Он
проявляется то поэтически разнообразно, глубоко, то правильно, ясно,
постепенно и естественно...
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы
судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если у ней явится какое-нибудь
намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь,
то видишь, что у ней на уме все одно, что она не забудет, не отстанет, не
растеряется, все сообразит и добьется, чего искала.
Он не мог понять, откуда у ней является эта сила, этот такт - знать и
уметь, как и что делать, какое бы событие ни явилось.
"Это оттого, - думал он, - что у ней одна бровь никогда не лежит
прямо, а все немного поднявшись, и над ней такая тоненькая, чуть заметная
складка... Там, в этой складке, гнездится у ней упорство".
Какое покойное, светлое выражение ни ляжет ей на лицо, а эта складка
не разглаживается и бровь не ложится ровно. Но внешней силы, резких приемов
и наклонностей у ней нет. Настойчивость в намерениях и упорство ни на шаг
не увлекают ее из женской сферы.
Она не хочет быть львицей, обдать резкой речью неловкого поклонника,
изумить быстротою ума всю гостиную, чтоб кто-нибудь из угла закричал:
"браво! браво!"
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не
задрожит, увидя мышонка, не упадет в обморок от падения стула, но побоится
пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется
подозрительным, закроет на ночь окно, чтоб воры не влезли, - все по-женски.
Потом, она так доступна чувству сострадания, жалости! У ней не трудно
вызвать слезы; к сердцу ее доступ легок. В любви она так нежна; во всех
отношениях ко всем столько мягкости, ласкового внимания - словом, она
женщина!
Иногда речь ее и сверкнет искрой сарказма, но там блещет такая грация,
такой кроткий, милый ум, что всякий с радостью подставит лоб!
Зато она не боится сквозного ветра, ходит легко одетая в сумерки - ей
ничего! В ней играет здоровье; кушает она с аппетитом; у ней есть любимые
блюда; она знает, как и готовить их.
Да это всё знают многие, но многие не знают, что делать в том или
другом случае, а если и знают, то только заученное, слышанное, и не знают,
почему так, а не иначе делают они, сошлются сейчас на авторитет тетки,
кузины...
Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то
вяло, так что, пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого,
что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и нет складки на
лбу.
Между Обломовым и Ольгой установились тайные, невидимые для других
отношения: всякий взгляд, каждое незначительное слово, сказанное при
других, имело для них свой смысл. Они видели во всем намек на любовь.
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом
расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все
истории о любви сходны между собой, то ей часто приходилось краснеть.
И Обломов при намеке на это