вдруг схватит в смущении за чаем такую
кучу сухарей, что кто-нибудь непременно засмеется.
Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет тетке, что видела
Обломова, и он дома объявит, что едет в город, а сам уйдет в парк.
Однакож, как ни ясен был ум Ольги, как ни сознательно смотрела она
вокруг, как ни была свежа, здорова, но у нее стали являться какие-то новые,
болезненные симптомы. Ею по временам овладевало беспокойство, над которым
она задумывалась и не знала, как растолковать его себе.
Иногда, идучи в жаркий полдень под руку с Обломовым, она лениво
обопрется на плечо его и идет машинально, в каком-то изнеможении, молчит
упорно. Бодрость пропадает в ней; взгляд утомленный, без живости, делается
неподвижен, устремляется куда-нибудь на одну точку, и ей лень обратить его
на другой предмет.
Ей становится тяжело, что-то давит грудь, беспокоит. Она снимает
мантилью, косынку с плеч, но и это не помогает - все давит, все теснит. Она
бы легла под дерево и пролежала так целые часы.
Обломов теряется, машет веткой ей в лицо, но она нетерпеливым знаком
устранит его заботы и мается.
Потом вдруг вздохнет, оглянется вокруг себя сознательно, поглядит на
него, пожмет руку, улыбнется, и опять явится бодрость, смех, и она уже
владеет собой.
Особенно однажды вечером она впала в это тревожное состояние, в
какой-то лунатизм любви, и явилась Обломову в новом свете.
Было душно, жарко; из леса глухо шумел теплый ветер, небо заволакивало
тяжелыми облаками. Становилось все темнее и темнее.
- Дождь будет, - сказал барон и уехал домой.
Тетка ушла в свою комнату. Ольга долго, задумчиво играла на
фортепиано, но потом оставила.
- Не могу, у меня пальцы дрожат, мне как будто душно, - сказала она
Обломову. - Походимте по саду.
Долго ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и
мягки. Они вошли в парк.
Деревья и кусты смешались в мрачную массу; в двух шагах ничего не было
видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.
Ольга пристально вглядывалась в мрак и жалась к Обломову. Молча
блуждали они.
- Мне страшно! - вдруг, вздрогнув, сказала она, когда они почти ощупью
пробирались в узкой аллее, между двух черных, непроницаемых стен леса.
- Чего? - спросил он. - Не бойся, Ольга, я с тобой.
- Мне страшно и тебя! - говорила она шепотом. - Но как-то хорошо
страшно! Сердце замирает. Дай руку, попробуй, как оно бьется.
А сама вздрагивала и озиралась вокруг.
- Видишь, видишь? - вздрогнув, шептала она, крепко хватая его обеими
руками за плечо. - Ты не видишь, мелькает в темноте кто-то?..
Она теснее прижалась к нему.
- Никого нет.., - говорил он; но и у него мурашки поползли по спине.
- Закрой мне глаза скорей чем-нибудь... крепче! - шепотом говорила
она. - Ну, теперь ничего... Это нервы, - прибавила она с волнением. - Вон
опять! Смотри, кто это? Сядем где-нибудь на скамье...
Он ощупью отыскал скамью и посадил ее.
- Пойдем домой, Ольга, - уговаривал он, - ты нездорова.
Она положила ему голову на плечо.
- Нет, здесь воздух свежее, - сказала она, - у меня тут теснит, у
сердца.
Она дышала горячо ему на щеку.
Он дотронулся до ее головы рукой - и голова горяча. Грудь тяжело дышит
и облегчается частыми вздохами.
- Не лучше ли домой? - твердил в беспокойстве Обломов. - Надо лечь...
- Нет, нет,
кучу сухарей, что кто-нибудь непременно засмеется.
Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет тетке, что видела
Обломова, и он дома объявит, что едет в город, а сам уйдет в парк.
Однакож, как ни ясен был ум Ольги, как ни сознательно смотрела она
вокруг, как ни была свежа, здорова, но у нее стали являться какие-то новые,
болезненные симптомы. Ею по временам овладевало беспокойство, над которым
она задумывалась и не знала, как растолковать его себе.
Иногда, идучи в жаркий полдень под руку с Обломовым, она лениво
обопрется на плечо его и идет машинально, в каком-то изнеможении, молчит
упорно. Бодрость пропадает в ней; взгляд утомленный, без живости, делается
неподвижен, устремляется куда-нибудь на одну точку, и ей лень обратить его
на другой предмет.
Ей становится тяжело, что-то давит грудь, беспокоит. Она снимает
мантилью, косынку с плеч, но и это не помогает - все давит, все теснит. Она
бы легла под дерево и пролежала так целые часы.
Обломов теряется, машет веткой ей в лицо, но она нетерпеливым знаком
устранит его заботы и мается.
Потом вдруг вздохнет, оглянется вокруг себя сознательно, поглядит на
него, пожмет руку, улыбнется, и опять явится бодрость, смех, и она уже
владеет собой.
Особенно однажды вечером она впала в это тревожное состояние, в
какой-то лунатизм любви, и явилась Обломову в новом свете.
Было душно, жарко; из леса глухо шумел теплый ветер, небо заволакивало
тяжелыми облаками. Становилось все темнее и темнее.
- Дождь будет, - сказал барон и уехал домой.
Тетка ушла в свою комнату. Ольга долго, задумчиво играла на
фортепиано, но потом оставила.
- Не могу, у меня пальцы дрожат, мне как будто душно, - сказала она
Обломову. - Походимте по саду.
Долго ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и
мягки. Они вошли в парк.
Деревья и кусты смешались в мрачную массу; в двух шагах ничего не было
видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.
Ольга пристально вглядывалась в мрак и жалась к Обломову. Молча
блуждали они.
- Мне страшно! - вдруг, вздрогнув, сказала она, когда они почти ощупью
пробирались в узкой аллее, между двух черных, непроницаемых стен леса.
- Чего? - спросил он. - Не бойся, Ольга, я с тобой.
- Мне страшно и тебя! - говорила она шепотом. - Но как-то хорошо
страшно! Сердце замирает. Дай руку, попробуй, как оно бьется.
А сама вздрагивала и озиралась вокруг.
- Видишь, видишь? - вздрогнув, шептала она, крепко хватая его обеими
руками за плечо. - Ты не видишь, мелькает в темноте кто-то?..
Она теснее прижалась к нему.
- Никого нет.., - говорил он; но и у него мурашки поползли по спине.
- Закрой мне глаза скорей чем-нибудь... крепче! - шепотом говорила
она. - Ну, теперь ничего... Это нервы, - прибавила она с волнением. - Вон
опять! Смотри, кто это? Сядем где-нибудь на скамье...
Он ощупью отыскал скамью и посадил ее.
- Пойдем домой, Ольга, - уговаривал он, - ты нездорова.
Она положила ему голову на плечо.
- Нет, здесь воздух свежее, - сказала она, - у меня тут теснит, у
сердца.
Она дышала горячо ему на щеку.
Он дотронулся до ее головы рукой - и голова горяча. Грудь тяжело дышит
и облегчается частыми вздохами.
- Не лучше ли домой? - твердил в беспокойстве Обломов. - Надо лечь...
- Нет, нет,