на лету уроненную Захаром тарелку
или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною
завистью и грубым высокомерием мужа. Две женщины поняли друг друга и стали
неразлучны.
Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки
и, из любви к делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки,
почти в одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и
захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе утром и столько же
вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шопот с
самой хозяйкой.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала,
словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу
прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу надо варить не
так, а вот как...
И боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не по
одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья
белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных
материй, также употребления разных домашних лекарственных составов, трав -
всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный ум и вековые
опыты!
Илья Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку
забора мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца,
потом примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки
сдобные, рассыпчатые.
Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело
кудахтает наседка, как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не
велел убирать их. "Деревню напоминают, Обломовку", - сказал он.
Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно
с книгой на диван и читает.
Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка
мужиков, с топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и,
остановясь перед решетчатым забором, с полчаса горланит: "Яблоки, арбузы
астраханские" - так, что нехотя купишь что-нибудь.
Иногда придет к нему Маша, хозяйская девочка, от маменьки, сказать,
что грузди или рыжики продают: не велит ли он взять кадочку для себя, или
зазовет он к себе Ваню, ее сына, спрашивает, что он выучил, заставит
прочесть или написать и посмотрит, хорошо ли он пишет и читает.
Если дети не затворят дверь за собой, он видит голую шею и мелькающие,
вечно движущиеся локти и спину хозяйки.
Она все за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не
церемонится, не накидывает шаль, когда заметит, что он видит ее сквозь
полуотворенную дверь, только усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и
трет на большом столе.
Он иногда с книгой подойдет к двери, заглянет к ней и поговорит с
хозяйкой.
- Вы все за работой! - сказал он ей однажды.
Она усмехнулась и опять заботливо принялась вертеть ручку кофейной
мельницы, и локоть ее так проворно описывал круги, что у Обломова рябило в
глазах.
- Ведь вы устанете, - продолжал он.
- Нет, я привыкла, - отвечала она, треща мельницей.
- А когда нет работы, что ж вы делаете?
- Как нет работы? Работа всегда есть, - сказала она. - Утром обед
готовить, после обеда шить, а к вечеру ужин.
- Разве вы ужинаете?
- Как же без ужина? ужинаем. Под праздник ко всенощной ходим.
- Это хорошо, - похвалил Обломов. - В какую же церко
или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною
завистью и грубым высокомерием мужа. Две женщины поняли друг друга и стали
неразлучны.
Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки
и, из любви к делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки,
почти в одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и
захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе утром и столько же
вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шопот с
самой хозяйкой.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала,
словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу
прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу надо варить не
так, а вот как...
И боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не по
одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья
белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных
материй, также употребления разных домашних лекарственных составов, трав -
всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный ум и вековые
опыты!
Илья Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку
забора мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца,
потом примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки
сдобные, рассыпчатые.
Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело
кудахтает наседка, как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не
велел убирать их. "Деревню напоминают, Обломовку", - сказал он.
Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно
с книгой на диван и читает.
Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка
мужиков, с топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и,
остановясь перед решетчатым забором, с полчаса горланит: "Яблоки, арбузы
астраханские" - так, что нехотя купишь что-нибудь.
Иногда придет к нему Маша, хозяйская девочка, от маменьки, сказать,
что грузди или рыжики продают: не велит ли он взять кадочку для себя, или
зазовет он к себе Ваню, ее сына, спрашивает, что он выучил, заставит
прочесть или написать и посмотрит, хорошо ли он пишет и читает.
Если дети не затворят дверь за собой, он видит голую шею и мелькающие,
вечно движущиеся локти и спину хозяйки.
Она все за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не
церемонится, не накидывает шаль, когда заметит, что он видит ее сквозь
полуотворенную дверь, только усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и
трет на большом столе.
Он иногда с книгой подойдет к двери, заглянет к ней и поговорит с
хозяйкой.
- Вы все за работой! - сказал он ей однажды.
Она усмехнулась и опять заботливо принялась вертеть ручку кофейной
мельницы, и локоть ее так проворно описывал круги, что у Обломова рябило в
глазах.
- Ведь вы устанете, - продолжал он.
- Нет, я привыкла, - отвечала она, треща мельницей.
- А когда нет работы, что ж вы делаете?
- Как нет работы? Работа всегда есть, - сказала она. - Утром обед
готовить, после обеда шить, а к вечеру ужин.
- Разве вы ужинаете?
- Как же без ужина? ужинаем. Под праздник ко всенощной ходим.
- Это хорошо, - похвалил Обломов. - В какую же церко