лишние разговоры".
От этого на столе у Пшеницыных являлась телятина первого сорта,
янтарная осетрина, белые рябчики. Он иногда сом обходит и обнюхает, как
легавая собака, рынок или Милютины лавки, под полой принесет лучшую
пулярку, не пожалеет четырех рублей на индейку.
Вино он брал с биржи и прятал сам и сам доставал; но на столе иногда
никто не видал ничего, кроме графина водки, настоенной смородинным листом;
вино же выпивалось в светлице.
Когда он с Тарантьевым отправлялся на тоню, в пальто у него всегда
спрятана была бутылка высокого сорта мадеры, а когда пили они в "заведении"
чай, он приносил свой ром.
Постепенная осадка или выступление дна морского и осыпка горы
совершались над всем и, между прочим, над Анисьей: взаимное влеченье Анисьи
и хозяйки превратилось в неразрывную связь, в одно существование.
Обломов, видя участие хозяйки в его делах, предложил однажды ей, в
виде шутки, взять все заботы о его продовольствии на себя и избавить его от
всяких хлопот.
Радость разлилась у ней по лицу; она усмехнулась даже сознательно. Как
расширялась ее арена: вместо одного два хозяйства или одно, да какое
большое! Кроме того, она приобретала Анисью.
Хозяйка поговорила с братцем, и на другой день из кухни Обломова все
было перетаскано на кухню Пшеницыной; серебро его и посуда поступили в ее
буфет, а Акулина была разжалована из кухарок в птичницы и в огородницы.
Все пошло на большую ногу; закупка сахару, чаю, провизии, соленье
огурцов, моченье яблок и вишен, варенье - все приняло обширные размеры.
Агафья Матвеевна выросла. Анисья расправила свои руки, как орлица
крылья, и жизнь закипела и потекла рекой.
Обломов обедал с семьей в три часа, только братец обедали особо,
после, больше в кухне, потому что очень поздно приходили из должности.
Чай и кофе носила Обломову сама хозяйка, а не Захар.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья
влетит, как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой, почти носом,
разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и исчезнет; не то так сама
хозяйка, когда Обломов выйдет в сад, заглянет к нему в комнату, найдет
беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про себя, взобьет подушки
горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет себе, что надо переменить,
и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
Постепенная осадка дна морского, осыпанье гор, наносный ил с прибавкой
легких вулканических взрывов - все это совершилось всего более в судьбе
Агафьи Матвеевны, и никто, всего менее она сама, не замечал это. Оно стало
заметно только по обильным, неожиданным и бесконечным последствиям.
Отчего она с некоторых пор стала сама не своя?
Отчего прежде, если подгорит жаркое, переварится рыба в ухе, не
положится зелени в суп, она строго, но с спокойствием и достоинством
сделает замечание Акулине и забудет, а теперь, если случится что-нибудь
подобное, она выскочит из-за стола, побежит на кухню, осыплет всею горечью
упреков Акулину и даже надуется на Анисью, а на другой день присмотрит
сама, положена ли зелень, не переварилась ли рыба.
Скажут, может быть, что она совестится показаться неисправной в глазах
постороннего человека в таком предмете, как хозяйство, на котором
сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
Хорошо. А почему прежде бывало с восьми часов вечера у ней слипаются
глаза, а в девять, уложив детей и о
От этого на столе у Пшеницыных являлась телятина первого сорта,
янтарная осетрина, белые рябчики. Он иногда сом обходит и обнюхает, как
легавая собака, рынок или Милютины лавки, под полой принесет лучшую
пулярку, не пожалеет четырех рублей на индейку.
Вино он брал с биржи и прятал сам и сам доставал; но на столе иногда
никто не видал ничего, кроме графина водки, настоенной смородинным листом;
вино же выпивалось в светлице.
Когда он с Тарантьевым отправлялся на тоню, в пальто у него всегда
спрятана была бутылка высокого сорта мадеры, а когда пили они в "заведении"
чай, он приносил свой ром.
Постепенная осадка или выступление дна морского и осыпка горы
совершались над всем и, между прочим, над Анисьей: взаимное влеченье Анисьи
и хозяйки превратилось в неразрывную связь, в одно существование.
Обломов, видя участие хозяйки в его делах, предложил однажды ей, в
виде шутки, взять все заботы о его продовольствии на себя и избавить его от
всяких хлопот.
Радость разлилась у ней по лицу; она усмехнулась даже сознательно. Как
расширялась ее арена: вместо одного два хозяйства или одно, да какое
большое! Кроме того, она приобретала Анисью.
Хозяйка поговорила с братцем, и на другой день из кухни Обломова все
было перетаскано на кухню Пшеницыной; серебро его и посуда поступили в ее
буфет, а Акулина была разжалована из кухарок в птичницы и в огородницы.
Все пошло на большую ногу; закупка сахару, чаю, провизии, соленье
огурцов, моченье яблок и вишен, варенье - все приняло обширные размеры.
Агафья Матвеевна выросла. Анисья расправила свои руки, как орлица
крылья, и жизнь закипела и потекла рекой.
Обломов обедал с семьей в три часа, только братец обедали особо,
после, больше в кухне, потому что очень поздно приходили из должности.
Чай и кофе носила Обломову сама хозяйка, а не Захар.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья
влетит, как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой, почти носом,
разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и исчезнет; не то так сама
хозяйка, когда Обломов выйдет в сад, заглянет к нему в комнату, найдет
беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про себя, взобьет подушки
горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет себе, что надо переменить,
и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
Постепенная осадка дна морского, осыпанье гор, наносный ил с прибавкой
легких вулканических взрывов - все это совершилось всего более в судьбе
Агафьи Матвеевны, и никто, всего менее она сама, не замечал это. Оно стало
заметно только по обильным, неожиданным и бесконечным последствиям.
Отчего она с некоторых пор стала сама не своя?
Отчего прежде, если подгорит жаркое, переварится рыба в ухе, не
положится зелени в суп, она строго, но с спокойствием и достоинством
сделает замечание Акулине и забудет, а теперь, если случится что-нибудь
подобное, она выскочит из-за стола, побежит на кухню, осыплет всею горечью
упреков Акулину и даже надуется на Анисью, а на другой день присмотрит
сама, положена ли зелень, не переварилась ли рыба.
Скажут, может быть, что она совестится показаться неисправной в глазах
постороннего человека в таком предмете, как хозяйство, на котором
сосредоточивалось ее самолюбие и вся ее деятельность!
Хорошо. А почему прежде бывало с восьми часов вечера у ней слипаются
глаза, а в девять, уложив детей и о