рь.
- Ну?.. - нетерпеливо спросил Тарантьев.
- Вот набрел на находку. Ну, знаешь что, кум, ведь это все равно, что
имя под большим делом подписать, ей-богу так!
- Да что, скажешь ли?
- А магарыч-то какой? магарыч?
- Ну? - понукал Тарантьев.
- Погоди, дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут закон. Так
и быть, кум, скажу, и то потому, что ты нужен; без тебя неловко. А то,
видит бог, не сказал бы; не такое дело, чтоб другая душа знала.
- Разве я другая душа для тебя, кум? Кажется, не раз служил тебе, и
свидетелем бывал, и копии... помнишь? Свинья ты этакая!
- Кум, кум! Держи язык за зубами. Вон ведь ты какой, из тебя, как из
пушки, так и палит!
- Кой чорт услышит здесь? Не помню, что ли, я себя? - с досадой сказал
Тарантьев. - Что ты меня мучишь? Ну, говори.
- Слушай же: ведь Илья Ильич трусоват, никаких порядков не знает:
тогда от контракта голову потерял, доверенность прислали, так не знал, за
что приняться, не помнит даже, сколько оброку получает, сам говорит:
"Ничего не знаю"...
- Ну? - нетерпеливо спросил Тарантьев.
- Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу
до первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так
вот, поглядим еще, что будет, да и того... Ты стороной и поговори с ним,
что бесчестье в доме заводить нехорошо; что она вдова: скажи, что уж об
этом узнали; что теперь ей не выйти замуж; что жених присватывался, богатый
купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не
хочет.
- Ну что ж, он перепугается, повалится на постель, да и будет
ворочаться, как боров, да вздыхать - вот и все, - сказал Тарантьев. - Какая
же выгода? Где магарыч?
- Экой какой! А ты скажи, что пожаловаться хочу, что будто подглядели
за ним, что свидетели есть...
- Ну, коли перепугается очень, ты скажи, что можно помириться,
пожертвовать маленький капитал.
- Где у него деньги-то? - спросил Тарантьев. - Он обещать-то обещает
со страху хоть десять тысяч...
- Ты мне только мигни тогда, а я уж заемное письмецо заготовлю... на
имя сестры: "занял я, дескать, Обломов, у такой-то вдовы десять тысяч,
сроком и т.д.".
- Что ж толку-то, кум? Я не пойму: деньги достанутся сестре и ее
детям. Где же магарыч?
- А сестра мне даст заемное письмо на таковую же сумму; я дам ей
подписать.
- Если она не подпишет? упрется?
- Сестра-то!
И Иван Матвеевич залился тоненьким смехом.
- Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не
спросит что, только усмехнется, "Агафья Пшеницына" подмахнет в сторону,
криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в
стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а
я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится - законное
дело! - говорил он, подняв трепещущие руки вверх. - Выпьем, кум!
- Законное дело! - в восторге сказал Тарантьев. - Выпьем.
- А как удачно пройдет, можно годика через два повторить; законное
дело!
- Законное дело! - одобрительно кивнув, провозгласил Тарантьев. -
Повторим и мы!
- Повторим!
И они выпили.
- Вот как бы твой земляк-то не уперся да не написал предварительно к
немцу, - опасливо заметил Мухояров, - тогда, брат, плохо! Дела никакого
затеять нельзя; она вдова, не девица!
- Напишет! Как не напишет! Года через дв
- Ну?.. - нетерпеливо спросил Тарантьев.
- Вот набрел на находку. Ну, знаешь что, кум, ведь это все равно, что
имя под большим делом подписать, ей-богу так!
- Да что, скажешь ли?
- А магарыч-то какой? магарыч?
- Ну? - понукал Тарантьев.
- Погоди, дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут закон. Так
и быть, кум, скажу, и то потому, что ты нужен; без тебя неловко. А то,
видит бог, не сказал бы; не такое дело, чтоб другая душа знала.
- Разве я другая душа для тебя, кум? Кажется, не раз служил тебе, и
свидетелем бывал, и копии... помнишь? Свинья ты этакая!
- Кум, кум! Держи язык за зубами. Вон ведь ты какой, из тебя, как из
пушки, так и палит!
- Кой чорт услышит здесь? Не помню, что ли, я себя? - с досадой сказал
Тарантьев. - Что ты меня мучишь? Ну, говори.
- Слушай же: ведь Илья Ильич трусоват, никаких порядков не знает:
тогда от контракта голову потерял, доверенность прислали, так не знал, за
что приняться, не помнит даже, сколько оброку получает, сам говорит:
"Ничего не знаю"...
- Ну? - нетерпеливо спросил Тарантьев.
- Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу
до первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так
вот, поглядим еще, что будет, да и того... Ты стороной и поговори с ним,
что бесчестье в доме заводить нехорошо; что она вдова: скажи, что уж об
этом узнали; что теперь ей не выйти замуж; что жених присватывался, богатый
купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не
хочет.
- Ну что ж, он перепугается, повалится на постель, да и будет
ворочаться, как боров, да вздыхать - вот и все, - сказал Тарантьев. - Какая
же выгода? Где магарыч?
- Экой какой! А ты скажи, что пожаловаться хочу, что будто подглядели
за ним, что свидетели есть...
- Ну, коли перепугается очень, ты скажи, что можно помириться,
пожертвовать маленький капитал.
- Где у него деньги-то? - спросил Тарантьев. - Он обещать-то обещает
со страху хоть десять тысяч...
- Ты мне только мигни тогда, а я уж заемное письмецо заготовлю... на
имя сестры: "занял я, дескать, Обломов, у такой-то вдовы десять тысяч,
сроком и т.д.".
- Что ж толку-то, кум? Я не пойму: деньги достанутся сестре и ее
детям. Где же магарыч?
- А сестра мне даст заемное письмо на таковую же сумму; я дам ей
подписать.
- Если она не подпишет? упрется?
- Сестра-то!
И Иван Матвеевич залился тоненьким смехом.
- Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не
спросит что, только усмехнется, "Агафья Пшеницына" подмахнет в сторону,
криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в
стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а
я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится - законное
дело! - говорил он, подняв трепещущие руки вверх. - Выпьем, кум!
- Законное дело! - в восторге сказал Тарантьев. - Выпьем.
- А как удачно пройдет, можно годика через два повторить; законное
дело!
- Законное дело! - одобрительно кивнув, провозгласил Тарантьев. -
Повторим и мы!
- Повторим!
И они выпили.
- Вот как бы твой земляк-то не уперся да не написал предварительно к
немцу, - опасливо заметил Мухояров, - тогда, брат, плохо! Дела никакого
затеять нельзя; она вдова, не девица!
- Напишет! Как не напишет! Года через дв