Я от тебя не
отстану. Теперь уж слушаюсь не одного своего желания, а воли Ольги: она
хочет - слышишь? - чтоб ты не умирал совсем, не погребался заживо, и я
обещал откапывать тебя из могилы...
- Она еще не забыла меня! Да стою ли я! - сказал Обломов с чувством.
- Нет, не забыла и, кажется, никогда не забудет: это не такая женщина.
Ты еще должен ехать к ней в деревню, в гости.
- Не теперь только, ради бога, не теперь Андрей! Дай забыть. Ах, еще
здесь...
Он указал на сердце.
- Что здесь? Не любовь ли? - спросил Штольц.
- Нет, стыд и горе! - со вздохом ответил Обломов.
- Ну хорошо! Поедем к тебе: ведь тебе строиться надо; теперь лето,
драгоценное время уходит...
- Нет, у меня поверенный есть. Он и теперь в деревне, а я могу после
приехать, когда соберусь, подумаю.
Он стал хвастаться перед Штольцем, как, не сходя с места, он отлично
устроил дела, как поверенный собирает справки о беглых мужиках, выгодно
продает хлеб и как прислал ему полторы тысячи и, вероятно, соберет и
пришлет в этом году оброк.
Штольц руками всплеснул при этом рассказе.
- Ты ограблен кругом! - сказал он. - С трехсот душ полторы тысячи
рублей! Кто поверенный? Что за человек?
- Больше полуторы тысячи, - поправил Обломов, - он из выручки же за
хлеб получил вознаграждение за труд...
- Сколько ж?
- Не помню, право, да я тебе покажу: у меня где-то есть расчет.
- Ну, Илья! Ты в самом деле умер, погиб! - заключил он. - Одевайся,
поедем ко мне!
Обломов стал было делать возражения, но Штольц почти насильно увез его
к себе, написал доверенность на свое имя, заставил Обломова подписать и
объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех пор, пока Обломов сам
приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
- Ты будешь получать втрое больше, - сказал он, - только я долго твоим
арендатором не буду - у меня свои дела есть. Поедем в деревню теперь, или
приезжай вслед за мной. Я буду в имении Ольги: это в трехстах верстах,
заеду и я к тебе, выгоню поверенного, распоряжусь, а потом являйся сам. Я
от тебя не отстану.
Обломов вздохнул.
- Ах, жизнь! - сказал он.
- Что жизнь?
- Трогает, нет покоя! Лег бы и заснул... навсегда...
- То есть погасил бы огонь и остался в темноте! Хороша жизнь! Эх,
Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь мелькнет, как
мгновение, а он лег бы да заснул! Пусть она будет постоянным горением! Ах,
если б прожить лет двести, триста! - заключил он, - сколько бы можно было
переделать дела!
- Ты - другое дело, Андрей, - возразил Обломов, - у тебя крылья есть:
ты не живешь, ты летаешь; у тебя есть дарования, самолюбие; ты вон не
толст, не одолевают ячмени, не чешется затылок. Ты как-то иначе устроен...
- Э, полно! Человек создан сам устраивать себя и даже менять свою
природу, а он отрастил брюхо да и думает, что природа послала ему эту ношу!
У тебя были крылья, да ты отвязал их.
- Где они, крылья-то? - уныло говорил Обломов. - Я ничего не умею...
- То есть не хочешь уметь, - перебил Штольц. - Нет человека, который
бы не умел чего-нибудь, ей-богу нет!
- А вот я не умею! - сказал Обломов.
- Тебя послушать, так ты и бумаги не умеешь в управу написать и письма
к домовому хозяину, а к Ольге письмо написал же? Не путал там которого и
что? И бумага нашлась атласная, и чернила из английского магазина, и почерк
бойкий: ч
отстану. Теперь уж слушаюсь не одного своего желания, а воли Ольги: она
хочет - слышишь? - чтоб ты не умирал совсем, не погребался заживо, и я
обещал откапывать тебя из могилы...
- Она еще не забыла меня! Да стою ли я! - сказал Обломов с чувством.
- Нет, не забыла и, кажется, никогда не забудет: это не такая женщина.
Ты еще должен ехать к ней в деревню, в гости.
- Не теперь только, ради бога, не теперь Андрей! Дай забыть. Ах, еще
здесь...
Он указал на сердце.
- Что здесь? Не любовь ли? - спросил Штольц.
- Нет, стыд и горе! - со вздохом ответил Обломов.
- Ну хорошо! Поедем к тебе: ведь тебе строиться надо; теперь лето,
драгоценное время уходит...
- Нет, у меня поверенный есть. Он и теперь в деревне, а я могу после
приехать, когда соберусь, подумаю.
Он стал хвастаться перед Штольцем, как, не сходя с места, он отлично
устроил дела, как поверенный собирает справки о беглых мужиках, выгодно
продает хлеб и как прислал ему полторы тысячи и, вероятно, соберет и
пришлет в этом году оброк.
Штольц руками всплеснул при этом рассказе.
- Ты ограблен кругом! - сказал он. - С трехсот душ полторы тысячи
рублей! Кто поверенный? Что за человек?
- Больше полуторы тысячи, - поправил Обломов, - он из выручки же за
хлеб получил вознаграждение за труд...
- Сколько ж?
- Не помню, право, да я тебе покажу: у меня где-то есть расчет.
- Ну, Илья! Ты в самом деле умер, погиб! - заключил он. - Одевайся,
поедем ко мне!
Обломов стал было делать возражения, но Штольц почти насильно увез его
к себе, написал доверенность на свое имя, заставил Обломова подписать и
объявил ему, что он берет Обломовку на аренду до тех пор, пока Обломов сам
приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
- Ты будешь получать втрое больше, - сказал он, - только я долго твоим
арендатором не буду - у меня свои дела есть. Поедем в деревню теперь, или
приезжай вслед за мной. Я буду в имении Ольги: это в трехстах верстах,
заеду и я к тебе, выгоню поверенного, распоряжусь, а потом являйся сам. Я
от тебя не отстану.
Обломов вздохнул.
- Ах, жизнь! - сказал он.
- Что жизнь?
- Трогает, нет покоя! Лег бы и заснул... навсегда...
- То есть погасил бы огонь и остался в темноте! Хороша жизнь! Эх,
Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь мелькнет, как
мгновение, а он лег бы да заснул! Пусть она будет постоянным горением! Ах,
если б прожить лет двести, триста! - заключил он, - сколько бы можно было
переделать дела!
- Ты - другое дело, Андрей, - возразил Обломов, - у тебя крылья есть:
ты не живешь, ты летаешь; у тебя есть дарования, самолюбие; ты вон не
толст, не одолевают ячмени, не чешется затылок. Ты как-то иначе устроен...
- Э, полно! Человек создан сам устраивать себя и даже менять свою
природу, а он отрастил брюхо да и думает, что природа послала ему эту ношу!
У тебя были крылья, да ты отвязал их.
- Где они, крылья-то? - уныло говорил Обломов. - Я ничего не умею...
- То есть не хочешь уметь, - перебил Штольц. - Нет человека, который
бы не умел чего-нибудь, ей-богу нет!
- А вот я не умею! - сказал Обломов.
- Тебя послушать, так ты и бумаги не умеешь в управу написать и письма
к домовому хозяину, а к Ольге письмо написал же? Не путал там которого и
что? И бумага нашлась атласная, и чернила из английского магазина, и почерк
бойкий: ч