вспышки.
Он ходил по своей комнате и, оборачиваясь к хозяйской двери, видел,
что локти действуют с необыкновенным проворством.
- Вечно заняты! - сказал он, входя к хозяйке. - Что это такое?
- Корицу толку, - отвечала она, глядя в ступку, как в пропасть, и
немилосердно стуча пестиком.
- А если я вам помешаю? - спросил он, взяв ее за локти не давая
толочь.
- Пустите! Еще надо сахару натолочь да вина отпустить на пудинг.
Он все держал ее за локти, и лицо его было у ее затылка.
- Скажите, что если б я вас... полюбил?
Она усмехнулась.
- А вы бы полюбили меня? - опять спросил он.
- Отчего же не полюбить? Бог всех велел любить.
- А если я поцелую вас? - шепнул он, наклонясь к ее щеке, так что
дыхание его обожгло ей щеку.
- Теперь не святая неделя, - сказала она с усмешкой.
- Ну, поцелуйте же меня!
- Вот, бог даст, доживем до пасхи, так поцелуемся, - сказала она, не
удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на
которую надевают хомут. Он слегка поцеловал ее в шею.
- Смотрите, просыплю корицу; вам же нечего будет в пирожное положить,
- заметила она.
- Не беда! - отвечал он.
- Что это у вас на халате опять пятно? - заботливо спросила она, взяв
в руки полу халата. - Кажется, масло? - Она понюхала пятно. - Где это вы?
Не с лампадки ли накапало?
- Не знаю, где это я приобрел.
- Верно, за дверь задели? - вдруг догадалась Агафья Матвеевна. - Вчера
мазали петли: все скрипят. Скиньте да дайте скорее, я выведу и замою:
завтра ничего не будет.
- Добрая Агафья Матвеевна! - сказал Обломов, лениво сбрасывая с плеч
халат. - Знаете что: поедемте-ка в деревню жить: там-то хозяйство! Чего,
чего нет: грибов, ягод, варенья, птичий, скотный двор...
- Нет, зачем? - заключила она со вздохом. - Здесь родились, век жили,
здесь и умереть надо.
Он глядел на нее с легким волнением, но глаза не блистали у него, не
наполнялись слезами, не рвался дух на высоту, на подвиги. Ему только
хотелось сесть на диван и не спускать глаз с ее локтей.
II
Иванов день прошел торжественно. Иван Матвеевич накануне не ходил в
должность, ездил, как угорелый, по городу и всякий раз приезжал домой то с
кульком, то с корзиной.
Агафья Матвеевна трои сутки жила одним кофе, и только для Ильи Ильича
готовились три блюда, а прочие ели как-нибудь и что-нибудь.
Анисья накануне даже вовсе не ложилась спать. Только один Захар
выспался за нее и за себя и на все эти приготовления смотрел небрежно, с
полупрезрением.
- У нас в Обломовке этак каждый праздник готовили, - говорил он двум
поварам, которые приглашены были с графской кухни. - Бывало пять пирожных
подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то
кушают, и на другой день. А мы дней пять доедаем остатки. Только доели,
смотришь, гости приехали - опять пошло, а здесь раз в год!
Он за обедом подавал первому Обломову и ни за что не соглашался подать
какому-то господину с большим крестом на шее.
- Наш-то столбовой, - гордо говорил он, - а это что за гости!
Тарантьеву, сидевшему на конце, вовсе не подавал или сам сваливал ему
на тарелку кушанье, сколько заблагорассудит.
Все сослуживцы Ивана Матвеевича были налицо, человек тридцать.
Огромная форель, фаршированные цыплята, перепелки, мороженое и
отл
Он ходил по своей комнате и, оборачиваясь к хозяйской двери, видел,
что локти действуют с необыкновенным проворством.
- Вечно заняты! - сказал он, входя к хозяйке. - Что это такое?
- Корицу толку, - отвечала она, глядя в ступку, как в пропасть, и
немилосердно стуча пестиком.
- А если я вам помешаю? - спросил он, взяв ее за локти не давая
толочь.
- Пустите! Еще надо сахару натолочь да вина отпустить на пудинг.
Он все держал ее за локти, и лицо его было у ее затылка.
- Скажите, что если б я вас... полюбил?
Она усмехнулась.
- А вы бы полюбили меня? - опять спросил он.
- Отчего же не полюбить? Бог всех велел любить.
- А если я поцелую вас? - шепнул он, наклонясь к ее щеке, так что
дыхание его обожгло ей щеку.
- Теперь не святая неделя, - сказала она с усмешкой.
- Ну, поцелуйте же меня!
- Вот, бог даст, доживем до пасхи, так поцелуемся, - сказала она, не
удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на
которую надевают хомут. Он слегка поцеловал ее в шею.
- Смотрите, просыплю корицу; вам же нечего будет в пирожное положить,
- заметила она.
- Не беда! - отвечал он.
- Что это у вас на халате опять пятно? - заботливо спросила она, взяв
в руки полу халата. - Кажется, масло? - Она понюхала пятно. - Где это вы?
Не с лампадки ли накапало?
- Не знаю, где это я приобрел.
- Верно, за дверь задели? - вдруг догадалась Агафья Матвеевна. - Вчера
мазали петли: все скрипят. Скиньте да дайте скорее, я выведу и замою:
завтра ничего не будет.
- Добрая Агафья Матвеевна! - сказал Обломов, лениво сбрасывая с плеч
халат. - Знаете что: поедемте-ка в деревню жить: там-то хозяйство! Чего,
чего нет: грибов, ягод, варенья, птичий, скотный двор...
- Нет, зачем? - заключила она со вздохом. - Здесь родились, век жили,
здесь и умереть надо.
Он глядел на нее с легким волнением, но глаза не блистали у него, не
наполнялись слезами, не рвался дух на высоту, на подвиги. Ему только
хотелось сесть на диван и не спускать глаз с ее локтей.
II
Иванов день прошел торжественно. Иван Матвеевич накануне не ходил в
должность, ездил, как угорелый, по городу и всякий раз приезжал домой то с
кульком, то с корзиной.
Агафья Матвеевна трои сутки жила одним кофе, и только для Ильи Ильича
готовились три блюда, а прочие ели как-нибудь и что-нибудь.
Анисья накануне даже вовсе не ложилась спать. Только один Захар
выспался за нее и за себя и на все эти приготовления смотрел небрежно, с
полупрезрением.
- У нас в Обломовке этак каждый праздник готовили, - говорил он двум
поварам, которые приглашены были с графской кухни. - Бывало пять пирожных
подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то
кушают, и на другой день. А мы дней пять доедаем остатки. Только доели,
смотришь, гости приехали - опять пошло, а здесь раз в год!
Он за обедом подавал первому Обломову и ни за что не соглашался подать
какому-то господину с большим крестом на шее.
- Наш-то столбовой, - гордо говорил он, - а это что за гости!
Тарантьеву, сидевшему на конце, вовсе не подавал или сам сваливал ему
на тарелку кушанье, сколько заблагорассудит.
Все сослуживцы Ивана Матвеевича были налицо, человек тридцать.
Огромная форель, фаршированные цыплята, перепелки, мороженое и
отл