епилась к пригорку, как ласточкино гнездо; там три
очутились случайно рядом, а две стоят на самом дне оврага.
Тихо и сонно все в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно
ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте.
Войдя в избу, напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет
ответом; в редкой избе отзовется болезненным стоном или глухим кашлем
старуха, доживающая свой век на печи, или появится из-за перегородки босой
длинноволосый трехлетний ребенок, в одной рубашонке, молча, пристально
поглядит на вошедшего и робко спрячется опять.
Та же глубокая тишина и мир лежат и на полях; только кое-где, как
муравей, гомозится на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая на соху и
обливаясь потом.
Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том
краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там;
ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их.
И какие бы страсти и предприятия могли волновать их? Всякий знал там
самого себя. Обитатели этого края далеко жили от других людей. Ближайшие
деревни и уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати.
Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге,
которая была их Колхидой и геркулесовыми столпами, да раз в год ездили
некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели.
Интересы их были сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не
соприкасались ни с чьими.
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была "губерния", то есть
губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там,
Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут
французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный
мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах,
великанами; там следовал мрак - и наконец все оканчивалось той рыбой,
которая держит на себе землю.
И как уголок их был почти непроезжий, то и неоткуда было почерпать
новейших известий о том, что делается на белом свете: обозники с деревянной
посудой жили только в двадцати верстах и знали не больше их. Не с чем даже
было сличить им своего житья-бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли
они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других.
Счастливые люди жили, думая, что иначе и не должно и не может быть,
уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить иначе - грех.
Они бы и не поверили, если б сказали им, что другие как-нибудь иначе
пашут, сеют, жнут, продают. Какие же страсти и волнения могли быть у них?
У них, как и у всех людей, были и заботы, и слабости, взнос подати или
оброка, лень и сон; но все это обходилось им дешево, без волнений крови.
В последние пять лет из нескольких сот душ не умер никто, не то что
насильственною, даже естественною смертью.
А если кто от старости или от какой-нибудь застарелой болезни и почил
вечным сном, то там долго после того не могли надивиться такому
необыкновенному случаю.
Между тем им нисколько не показалось удивительно, как это, например,
кузнец Тарас чуть было собственноручно не запарился до смерти в землянке,
до того, что надо было отливать его водой.
Из преступлений одно, именно: кража гороху, моркови и репы по
огородам, - было в большом ходу, да однажды вдруг исчезли два поросенка и
курица - происшествие, возмутившее весь околоток и приписа
очутились случайно рядом, а две стоят на самом дне оврага.
Тихо и сонно все в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно
ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте.
Войдя в избу, напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет
ответом; в редкой избе отзовется болезненным стоном или глухим кашлем
старуха, доживающая свой век на печи, или появится из-за перегородки босой
длинноволосый трехлетний ребенок, в одной рубашонке, молча, пристально
поглядит на вошедшего и робко спрячется опять.
Та же глубокая тишина и мир лежат и на полях; только кое-где, как
муравей, гомозится на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая на соху и
обливаясь потом.
Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том
краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там;
ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их.
И какие бы страсти и предприятия могли волновать их? Всякий знал там
самого себя. Обитатели этого края далеко жили от других людей. Ближайшие
деревни и уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати.
Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге,
которая была их Колхидой и геркулесовыми столпами, да раз в год ездили
некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели.
Интересы их были сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не
соприкасались ни с чьими.
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была "губерния", то есть
губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там,
Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут
французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный
мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах,
великанами; там следовал мрак - и наконец все оканчивалось той рыбой,
которая держит на себе землю.
И как уголок их был почти непроезжий, то и неоткуда было почерпать
новейших известий о том, что делается на белом свете: обозники с деревянной
посудой жили только в двадцати верстах и знали не больше их. Не с чем даже
было сличить им своего житья-бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли
они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других.
Счастливые люди жили, думая, что иначе и не должно и не может быть,
уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить иначе - грех.
Они бы и не поверили, если б сказали им, что другие как-нибудь иначе
пашут, сеют, жнут, продают. Какие же страсти и волнения могли быть у них?
У них, как и у всех людей, были и заботы, и слабости, взнос подати или
оброка, лень и сон; но все это обходилось им дешево, без волнений крови.
В последние пять лет из нескольких сот душ не умер никто, не то что
насильственною, даже естественною смертью.
А если кто от старости или от какой-нибудь застарелой болезни и почил
вечным сном, то там долго после того не могли надивиться такому
необыкновенному случаю.
Между тем им нисколько не показалось удивительно, как это, например,
кузнец Тарас чуть было собственноручно не запарился до смерти в землянке,
до того, что надо было отливать его водой.
Из преступлений одно, именно: кража гороху, моркови и репы по
огородам, - было в большом ходу, да однажды вдруг исчезли два поросенка и
курица - происшествие, возмутившее весь околоток и приписа