кружевах.
Он в лицах проходит историю славных времен, битв, имен; читает там
повесть о старине, не такую, какую рассказывал ему сто раз, поплевывая, за
трубкой, отец о жизни в Саксонии, между брюквой и картофелем, между рынком
и огородом...
Года в три раз этот замок вдруг наполнялся народом, кипел жизнью,
праздниками, балами; в длинных галереях сияли по ночам огни.
Приезжали князь и княгиня с семейством: князь, седой старик, с
выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым
лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым
набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня - величественная красотой,
ростом и объемом женщина, к которой, кажется, никогда никто не подходил
близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней было пятеро
детей.
Она казалась выше того мира, в который нисходила в три года раз; ни с
кем не говорила, никуда не выезжала, а сидела в угольной зеленой комнате с
тремя старушками, да через сад, пешком, по крытой галерее, ходила в церковь
и садилась на стул за ширмы.
Зато в доме, кроме князя и княгини, был целый, такой веселый и живой
мир, что Андрюша детскими зелененькими глазками своими смотрел вдруг в три
или четыре разные сферы, бойким умом жадно и бессознательно наблюдал типы
этой разнородной толпы, как пестрые явления маскарада.
Тут были князья Пьер и Мишель, из которых первый тотчас преподал
Андрюше, как бьют зорю в кавалерии и пехоте, какие сабли и шпоры гусарские
и какие драгунские, каких мастей лошади в каждом полку и куда непременно
надо поступить после ученья, чтоб не опозориться.
Другой, Мишель, только лишь познакомился с Андрюшей, как поставил его
в позицию и начал выделывать удивительные штуки кулаками, попадая ими
Андрюше то в нос, то в брюхо, потом сказал, что это английская драка.
Дня через три Андрей, на основании только деревенской свежести и с
помощью мускулистых рук, разбил ему нос и по английскому и по русскому
способу, без всякой науки, и приобрел авторитет у обоих князей.
Были еще две княжны, девочки одиннадцати и двенадцати лет,
высокенькие, стройные, нарядно одетые, ни с кем не говорившие, никому не
кланявшиеся и боявшиеся мужиков.
Была их гувернантка, m-lle Ernestine, которая ходила пить кофе к
матери Андрюши и научила делать ему кудри. Она иногда брала его голову,
клала на колени и завивала в бумажки до сильной боли, потом брала белыми
руками за обе щеки и целовала так ласково!
Потом был немец, который точил на станке табакерки и пуговицы, потом
учитель музыки, который напивался от воскресенья до воскресенья, потом
целая шайка горничных, наконец стая собак и собачонок.
Все это наполняло дом и деревню шумом, гамом, стуком, кликами и
музыкой.
С одной стороны, Обломовка, с другой - княжеский замок, с широким
раздольем барской жизни, встретились с немецким элементом, и не вышло из
Андрея ни доброго бурша, ни даже филистера.
Отец Андрюши был агроном, технолог, учитель. У отца своего, фермера,
он взял практические уроки в агрономии, на саксонских фабриках изучил
технологию, а в ближайшем университете, где было около сорока профессоров,
получил призвание к преподаванию того, что кое-как успели ему растолковать
сорок мудрецов.
Дальше он не пошел, а упрямо поворотил назад, решив, что надо делать
дело, и возвратился к отцу. Тот дал ему сто талеров, новую котомку и
отпустил на все четыре стороны.