м присоединится и
это - я все перенесу...
- Mais, mon fils... - вскрикивает испуганная генеральша.
- Фома Фомич! маменька! - восклицает дядя в отчаянии, - ей-богу же, я
не виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!.. Ты не смотри на
меня, Фома: я ведь глуп - сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, что
нескладно... Знаю, Фома, все знаю! ты уж и не говори! - продолжает он,
махая рукой. - Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как те-
бя узнал, все думал про себя, что человек... ну и все там, как следует.
А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козел, эгоист первой руки
и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!
- Да, вы-таки эгоист! - замечает удовлетворенный Фома Фомич.
- Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Нет, шабаш! исправлюсь и
буду добрее!
- Дай-то бог! - заключает Фома Фомич, благочестиво вздыхая и подыма-
ясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному сну. Фома Фомич всегда почи-
вал после обеда.
В заключение этой главы позвольте мне сказать собственно о моих лич-
ных отношениях к дяде и объяснить, каким образом я вдруг поставлен был
глаз на глаз с Фомой Фомичом и нежданно-негаданно внезапно попал в кру-
говорот самых важнейших происшествий из всех, случавшихся когда-нибудь в
благословенном селе Степанчикове. Таким образом, я намерен заключить мое
предисловие и прямо перейти к рассказу.
В детстве моем, когда я осиротел и остался один на свете, дядя заме-
нил мне собой отца, воспитал меня на свой счет и, словом, сделал для ме-
ня то, что не всегда сделает и родной отец. С первого же дня, как он
взял меня к себе, я привязался к нему всей душой. Мне было тогда лет де-
сять, и помню, что мы очень скоро сошлись и совершенно поняли друг дру-
га. Мы вместе спускали кубарь и украли чепчик у одной презлой старой ба-
рыни, приходившейся нам обоим сродни. Чепчик я немедленно привязал к
хвосту бумажного змея и запустил под облака. Много лет спустя я ненадол-
го свиделся с дядей в Петербурге, где я кончал тогда курс моего учения
на его счет. В этот раз я привязался к нему со всем жаром юности: что-то
благородное, кроткое, правдивое, веселое и наивное до последних пределов
поразило меня в его характере и влекло к нему всякого. Выйдя из универ-
ситета, я жил некоторое время в Петербурге, покамест ничем не занятый и,
как часто бывает с молокососами, убежденный, что в самом непродолжи-
тельном времени наделаю чрезвычайно много чего-нибудь очень замеча-
тельного и даже великого. Петербурга мне оставлять не хотелось. С дядей
я переписывался довольно редко, и то только когда нуждался в деньгах, в
которых он мне никогда не отказывал. Между тем я уж слышал от одного
дворового человека дяди, приезжавшего по каким-то делам в Петербург, что
у них, в Степанчикове, происходят удивительные вещи. Эти первые слухи
меня заинтересовали и удивили. Я стал писать к дяде прилежнее. Он отве-
чал мне всегда как-то темно и странно и в каждом письме старался только
заговаривать о науках, ожидая от меня чрезвычайно много впереди по уче-
ной части и гордясь моими будущими успехами. Вдруг, после довольно дол-
гого молчания, я получил от него удивительное письмо, совершенно не по-
хожее на все его прежние письма. Оно было наполнено такими странными на-
меками, таким сбродом противоположностей, что я сначала почти ничего и
не понял. Видно было только, что писавший был в необыкновенной тре
это - я все перенесу...
- Mais, mon fils... - вскрикивает испуганная генеральша.
- Фома Фомич! маменька! - восклицает дядя в отчаянии, - ей-богу же, я
не виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!.. Ты не смотри на
меня, Фома: я ведь глуп - сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, что
нескладно... Знаю, Фома, все знаю! ты уж и не говори! - продолжает он,
махая рукой. - Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как те-
бя узнал, все думал про себя, что человек... ну и все там, как следует.
А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козел, эгоист первой руки
и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!
- Да, вы-таки эгоист! - замечает удовлетворенный Фома Фомич.
- Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Нет, шабаш! исправлюсь и
буду добрее!
- Дай-то бог! - заключает Фома Фомич, благочестиво вздыхая и подыма-
ясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному сну. Фома Фомич всегда почи-
вал после обеда.
В заключение этой главы позвольте мне сказать собственно о моих лич-
ных отношениях к дяде и объяснить, каким образом я вдруг поставлен был
глаз на глаз с Фомой Фомичом и нежданно-негаданно внезапно попал в кру-
говорот самых важнейших происшествий из всех, случавшихся когда-нибудь в
благословенном селе Степанчикове. Таким образом, я намерен заключить мое
предисловие и прямо перейти к рассказу.
В детстве моем, когда я осиротел и остался один на свете, дядя заме-
нил мне собой отца, воспитал меня на свой счет и, словом, сделал для ме-
ня то, что не всегда сделает и родной отец. С первого же дня, как он
взял меня к себе, я привязался к нему всей душой. Мне было тогда лет де-
сять, и помню, что мы очень скоро сошлись и совершенно поняли друг дру-
га. Мы вместе спускали кубарь и украли чепчик у одной презлой старой ба-
рыни, приходившейся нам обоим сродни. Чепчик я немедленно привязал к
хвосту бумажного змея и запустил под облака. Много лет спустя я ненадол-
го свиделся с дядей в Петербурге, где я кончал тогда курс моего учения
на его счет. В этот раз я привязался к нему со всем жаром юности: что-то
благородное, кроткое, правдивое, веселое и наивное до последних пределов
поразило меня в его характере и влекло к нему всякого. Выйдя из универ-
ситета, я жил некоторое время в Петербурге, покамест ничем не занятый и,
как часто бывает с молокососами, убежденный, что в самом непродолжи-
тельном времени наделаю чрезвычайно много чего-нибудь очень замеча-
тельного и даже великого. Петербурга мне оставлять не хотелось. С дядей
я переписывался довольно редко, и то только когда нуждался в деньгах, в
которых он мне никогда не отказывал. Между тем я уж слышал от одного
дворового человека дяди, приезжавшего по каким-то делам в Петербург, что
у них, в Степанчикове, происходят удивительные вещи. Эти первые слухи
меня заинтересовали и удивили. Я стал писать к дяде прилежнее. Он отве-
чал мне всегда как-то темно и странно и в каждом письме старался только
заговаривать о науках, ожидая от меня чрезвычайно много впереди по уче-
ной части и гордясь моими будущими успехами. Вдруг, после довольно дол-
гого молчания, я получил от него удивительное письмо, совершенно не по-
хожее на все его прежние письма. Оно было наполнено такими странными на-
меками, таким сбродом противоположностей, что я сначала почти ничего и
не понял. Видно было только, что писавший был в необыкновенной тре