он, совершенно неожиданно
обратившись ко мне. - Выпусти его, Архип: может, ему что и нужно.
Барина послушались. Гвоздь, которым забили каретную дверцу более для
того, чтобы позабавиться над Васильевым, когда тот проспится, был вынут,
и Васильев показался на свет божий испачканный, неряшливый и оборванный.
Он замигал от солнца, чихнул и покачнулся; потом, сделав рукой над гла-
зами щиток, осмотрелся кругом.
- Народу-то, народу-то! - проговорил он, качая головой, - и все, чай,
тре...звые, - протянул он в каком-то грустном раздумье, как бы в упрек
самому себе. - Ну, с добрым утром, братцы, с наступающим днем.
Снова всеобщий хохот.
- С наступающим днем! Да ты смотри, сколько дня-то ушло, человек не-
сообразный!
- Ври, Емеля, - твоя неделя!
- По-нашему, хоть на час, да вскачь!
- Хе-хе-хе! Ишь краснобай! - вскричал толстяк, еще раз закачавшись от
смеха и снова взглянув на меня приветливо. - И не стыдно тебе, Васильев?
- С горя, сударь, Степан Алексеич, с горя, - отвечал серьезно Ва-
сильев, махнув рукой и, очевидно, довольный, что представился случай еще
раз помянуть про свое горе.
- С какого же горя, дурак?
- А с такого, что досель и не видывали: Фоме Фомичу нас записывают.
- Кого? когда? - закричал толстяк, весь встрепенувшись.
Я тоже ступил шаг вперед: дело совершенно неожиданно коснулось и до
меня.
- Да всех капитоновских. Наш барин, полковник, - дай бог ему здравия
- всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать хочет;
целые семьдесят душ ему выделяет. "На тебе, Фома! вот теперь у тебя,
примерно, нет ничего; помещик ты небольшой; всего-то у тебя два снетка
по оброку в Ладожском озере ходят - только и душ ревизских тебе от по-
койного родителя твоего осталось. Потому родитель твой - продолжал Ва-
сильев с каким-то злобным удовольствием, посыпая перцем свой рассказ во
всем, что касалось Фомы Фомича, - потому что родитель твой был столбовой
дворянин, неведомо откуда, неведомо кто; тоже, как и ты, по господам
проживал, при милости на кухне пробавлялся. А вот теперь, как запишу те-
бе Капитоновку, будешь и ты помещик, столбовой дворянин, и людей своих
собственных иметь будешь, и лежи себе на печи, на дворянской вакан-
сии..."
Но Степан Алексеевич уж не слушал. Эффект, произведенный на него по-
лупьяным рассказом Васильева, был необыкновенный. Толстяк был так разд-
ражен, что даже побагровел; кадык его затрясся, маленькие глазки нали-
лись кровью. Я думал, что с ним тотчас же будет удар.
- Этого недоставало! - проговорил он задыхаясь, - ракалья, Фома, при-
живальщик, в помещики! Тьфу! пропадайте вы совсем! Эй вы, кончай скорее!
Домой!
- Позвольте спросить вас, - сказал я, нерешительно выступая вперед, -
сейчас вы изволили упомянуть о Фоме Фомиче; кажется, его фамилия, если
только не ошибаюсь, Опискин. Вот видите ли, я желал бы... словом, я имею
особенные причины интересоваться этим лицом и, с своей стороны, очень бы
желал узнать, в какой степени можно верить словам этого доброго челове-
ка, что барин его, Егор Ильич Ростанев, хочет подарить одну из своих де-
ревень Фоме Фомичу. Меня это чрезвычайно интересует, и я ...
- А позвольте и вас спросить, - прервал толстый господин, - с какой
стороны изволите интересоваться этим лицом, как вы изъясняетесь; а
по-моему, так этой ракальей анафемской - вот как называть его надо, а не
обратившись ко мне. - Выпусти его, Архип: может, ему что и нужно.
Барина послушались. Гвоздь, которым забили каретную дверцу более для
того, чтобы позабавиться над Васильевым, когда тот проспится, был вынут,
и Васильев показался на свет божий испачканный, неряшливый и оборванный.
Он замигал от солнца, чихнул и покачнулся; потом, сделав рукой над гла-
зами щиток, осмотрелся кругом.
- Народу-то, народу-то! - проговорил он, качая головой, - и все, чай,
тре...звые, - протянул он в каком-то грустном раздумье, как бы в упрек
самому себе. - Ну, с добрым утром, братцы, с наступающим днем.
Снова всеобщий хохот.
- С наступающим днем! Да ты смотри, сколько дня-то ушло, человек не-
сообразный!
- Ври, Емеля, - твоя неделя!
- По-нашему, хоть на час, да вскачь!
- Хе-хе-хе! Ишь краснобай! - вскричал толстяк, еще раз закачавшись от
смеха и снова взглянув на меня приветливо. - И не стыдно тебе, Васильев?
- С горя, сударь, Степан Алексеич, с горя, - отвечал серьезно Ва-
сильев, махнув рукой и, очевидно, довольный, что представился случай еще
раз помянуть про свое горе.
- С какого же горя, дурак?
- А с такого, что досель и не видывали: Фоме Фомичу нас записывают.
- Кого? когда? - закричал толстяк, весь встрепенувшись.
Я тоже ступил шаг вперед: дело совершенно неожиданно коснулось и до
меня.
- Да всех капитоновских. Наш барин, полковник, - дай бог ему здравия
- всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать хочет;
целые семьдесят душ ему выделяет. "На тебе, Фома! вот теперь у тебя,
примерно, нет ничего; помещик ты небольшой; всего-то у тебя два снетка
по оброку в Ладожском озере ходят - только и душ ревизских тебе от по-
койного родителя твоего осталось. Потому родитель твой - продолжал Ва-
сильев с каким-то злобным удовольствием, посыпая перцем свой рассказ во
всем, что касалось Фомы Фомича, - потому что родитель твой был столбовой
дворянин, неведомо откуда, неведомо кто; тоже, как и ты, по господам
проживал, при милости на кухне пробавлялся. А вот теперь, как запишу те-
бе Капитоновку, будешь и ты помещик, столбовой дворянин, и людей своих
собственных иметь будешь, и лежи себе на печи, на дворянской вакан-
сии..."
Но Степан Алексеевич уж не слушал. Эффект, произведенный на него по-
лупьяным рассказом Васильева, был необыкновенный. Толстяк был так разд-
ражен, что даже побагровел; кадык его затрясся, маленькие глазки нали-
лись кровью. Я думал, что с ним тотчас же будет удар.
- Этого недоставало! - проговорил он задыхаясь, - ракалья, Фома, при-
живальщик, в помещики! Тьфу! пропадайте вы совсем! Эй вы, кончай скорее!
Домой!
- Позвольте спросить вас, - сказал я, нерешительно выступая вперед, -
сейчас вы изволили упомянуть о Фоме Фомиче; кажется, его фамилия, если
только не ошибаюсь, Опискин. Вот видите ли, я желал бы... словом, я имею
особенные причины интересоваться этим лицом и, с своей стороны, очень бы
желал узнать, в какой степени можно верить словам этого доброго челове-
ка, что барин его, Егор Ильич Ростанев, хочет подарить одну из своих де-
ревень Фоме Фомичу. Меня это чрезвычайно интересует, и я ...
- А позвольте и вас спросить, - прервал толстый господин, - с какой
стороны изволите интересоваться этим лицом, как вы изъясняетесь; а
по-моему, так этой ракальей анафемской - вот как называть его надо, а не