ми
петербургскими сталкиваться - непотребный народ! Всё фармазоны; неверие
распространяют; рюмку водки выпить боится, точно она укусит его - тьфу!
Рассердили вы меня, батюшка, и рассказывать тебе ничего не хочу! Ведь не
подрядился же я в самом деле тебе сказки рассказывать, да и язык устал.
Всех, батюшка, не переругаешь, да и грешно... А только он у дядюшки ва-
шего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый-то твой! Ума ре-
шился Видоплясов-то из-за Фомы Фомича...
- Да я б его, Видоплясова, - ввязался Григорий, который до сих пор
чинно и строго наблюдал разговор, - да я б его, Видоплясова, из-под ро-
зог не выпустил. Нарвись-ко он на меня, я бы дурь-то немецкую вышиб! за-
дал бы столько, что в два-ста не складешь.
- Молчать! - крикнул барин, - держи язык за зубами; не с тобой гово-
рят!
- Видоплясов, - сказал я, совершенно сбившись и уже не зная, что го-
ворить, - Видоплясов... скажите, какая странная фамилия?
- А чем она странная? И вы туда же! Эх вы, ученый, ученый!
Я потерял терпение.
- Извините, - сказал я, - но за что ж вы на меня-то сердитесь? Чем же
я виноват? Признаюсь вам, я вот уже полчаса вас слушаю и даже не пони-
маю, о чем идет дело...
- Да вы, батюшка, чего обижаетесь? - отвечал толстяк, - нечего вам
обижаться! Я ведь тебе любя говорю. Вы не глядите на меня, что я такой
крикса и вот сейчас на человека моего закричал. Он хоть каналья естест-
веннейшая, Гришка-то мой, да за это-то я его и люблю, подлеца. Чувстви-
тельность сердечная погубила меня - откровенно скажу; а во всем этом
Фомка один виноват! Погубит он меня, присягну, что погубит! Вот теперь
два часа на солнце по его же милости жарюсь. Хотел было к протопопу зай-
ти, покамест эти дураки с починкой копаются. Хороший человек здешний
протопоп. Да уж так он расстроил меня, Фомка-то, что уж и на протопопа
смотреть не хочется! Ну их всех! Здесь ведь и трактиришка порядочного
нет. Все, я вам скажу, подлецы, все до единого! И ведь добро бы чин на
нем был необыкновенный какой-нибудь, - продолжал Бахчеев, снова обраща-
ясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо, не мог отвязаться, - ну тогда
хоть по чину простительно; а то ведь и чинишка-то нет; это я доподлинно
знаю, что нет. За правду, говорит, где-то там пострадал, в сорок не в
нашем году, так вот и кланяйся ему за то в ножки! черт не брат! Чуть что
не по нем - вскочит, завизжит: "Обижают, дескать, меня, бедность мою
обижают, уважения не питают ко мне!" Без Фомы к столу не смей сесть, а
сам не выходит: "Меня, дескать, обидели; я убогий странник, я и черного
хлебца поем". Чуть сядут, он тут и явился; опять пошла наша скрипка пи-
лить: "Зачем без меня сели за стол? значит, ни во что меня почитают".
Словом, гуляй душа! Я, батюшка, долго молчал. Он думал, что и я перед
ним собачонкой на задних лапках буду выплясывать; на-тка, брат, возьми
закуси! Нет, брат, ты только за дугу, а я уж в телеге сижу! С Егор-то
Ильичом я ведь в одном полку служил. Я-то в отставку юнкером вышел, а он
в прошлом году в вотчину приехал в отставке полковником. Говорю ему:
"Эй, себя сгубите, не потакайте Фоме! Прольете слезу!" Нет, говорит,
превосходнейший он человек (это про Фомку-то), он мне друг; он меня бла-
гонравию учит. Ну, думаю, против благонравия не пойдешь! Уж коли благон-
равию зачал учить - значит, последнее дело пришло. Что ж бы вы думали,
сегодня из-за чего опять поднял
петербургскими сталкиваться - непотребный народ! Всё фармазоны; неверие
распространяют; рюмку водки выпить боится, точно она укусит его - тьфу!
Рассердили вы меня, батюшка, и рассказывать тебе ничего не хочу! Ведь не
подрядился же я в самом деле тебе сказки рассказывать, да и язык устал.
Всех, батюшка, не переругаешь, да и грешно... А только он у дядюшки ва-
шего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый-то твой! Ума ре-
шился Видоплясов-то из-за Фомы Фомича...
- Да я б его, Видоплясова, - ввязался Григорий, который до сих пор
чинно и строго наблюдал разговор, - да я б его, Видоплясова, из-под ро-
зог не выпустил. Нарвись-ко он на меня, я бы дурь-то немецкую вышиб! за-
дал бы столько, что в два-ста не складешь.
- Молчать! - крикнул барин, - держи язык за зубами; не с тобой гово-
рят!
- Видоплясов, - сказал я, совершенно сбившись и уже не зная, что го-
ворить, - Видоплясов... скажите, какая странная фамилия?
- А чем она странная? И вы туда же! Эх вы, ученый, ученый!
Я потерял терпение.
- Извините, - сказал я, - но за что ж вы на меня-то сердитесь? Чем же
я виноват? Признаюсь вам, я вот уже полчаса вас слушаю и даже не пони-
маю, о чем идет дело...
- Да вы, батюшка, чего обижаетесь? - отвечал толстяк, - нечего вам
обижаться! Я ведь тебе любя говорю. Вы не глядите на меня, что я такой
крикса и вот сейчас на человека моего закричал. Он хоть каналья естест-
веннейшая, Гришка-то мой, да за это-то я его и люблю, подлеца. Чувстви-
тельность сердечная погубила меня - откровенно скажу; а во всем этом
Фомка один виноват! Погубит он меня, присягну, что погубит! Вот теперь
два часа на солнце по его же милости жарюсь. Хотел было к протопопу зай-
ти, покамест эти дураки с починкой копаются. Хороший человек здешний
протопоп. Да уж так он расстроил меня, Фомка-то, что уж и на протопопа
смотреть не хочется! Ну их всех! Здесь ведь и трактиришка порядочного
нет. Все, я вам скажу, подлецы, все до единого! И ведь добро бы чин на
нем был необыкновенный какой-нибудь, - продолжал Бахчеев, снова обраща-
ясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо, не мог отвязаться, - ну тогда
хоть по чину простительно; а то ведь и чинишка-то нет; это я доподлинно
знаю, что нет. За правду, говорит, где-то там пострадал, в сорок не в
нашем году, так вот и кланяйся ему за то в ножки! черт не брат! Чуть что
не по нем - вскочит, завизжит: "Обижают, дескать, меня, бедность мою
обижают, уважения не питают ко мне!" Без Фомы к столу не смей сесть, а
сам не выходит: "Меня, дескать, обидели; я убогий странник, я и черного
хлебца поем". Чуть сядут, он тут и явился; опять пошла наша скрипка пи-
лить: "Зачем без меня сели за стол? значит, ни во что меня почитают".
Словом, гуляй душа! Я, батюшка, долго молчал. Он думал, что и я перед
ним собачонкой на задних лапках буду выплясывать; на-тка, брат, возьми
закуси! Нет, брат, ты только за дугу, а я уж в телеге сижу! С Егор-то
Ильичом я ведь в одном полку служил. Я-то в отставку юнкером вышел, а он
в прошлом году в вотчину приехал в отставке полковником. Говорю ему:
"Эй, себя сгубите, не потакайте Фоме! Прольете слезу!" Нет, говорит,
превосходнейший он человек (это про Фомку-то), он мне друг; он меня бла-
гонравию учит. Ну, думаю, против благонравия не пойдешь! Уж коли благон-
равию зачал учить - значит, последнее дело пришло. Что ж бы вы думали,
сегодня из-за чего опять поднял