атюшка, что ж
меня перебил? Я тебе самую главную статью хотел рассказать, а ты меня
перебил! Я постарше тебя; перебивать старика не годится...
Я извинился.
- Да ты не извиняйся! Я вам, батюшка, как человеку ученому, на суд
представить хотел, как он сегодня разобидел меня. Ну вот рассуди, коли
добрый ты человек. Сели мы обедать; так он меня, я тебе скажу, чуть не
съел за обедом-то! С самого начала вижу: сидит себе, злится, так что в
нем вся душа скрипит. В ложке воды утопить меня рад, ехидна! Такого са-
молюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может! Вот и вздумал
он ко мне придираться, благонравию тоже меня вздумал учить. Зачем, ска-
жите ему, я такой толстый? Ну, пристал человек: зачем не тонкий, а толс-
тый? Ну, скажите же, батюшка, что за вопрос? Ну, видно ли тут остроумие?
Я с благоразумием ему отвечаю: "Это так уж бог устроил, Фома Фомич: один
толст, а другой тонок; а против всеблагого провидения смертному восста-
вать невозможно". Благоразумно ведь - как вы думаете? "Нет, говорит, у
тебя пятьсот душ, живешь на готовом, а пользы отечеству не приносишь;
надо служить, а ты все дома сидишь да на гармонии играешь". А я и взап-
равду, когда взгрустнется, на гармонии люблю поиграть. Я опять с благо-
разумием отвечаю: "А в какую я службу пойду, Фома Фомич? В какой мундир
толстоту-то мою затяну? Надену мундир, затянусь, неравно чихну - все пу-
говицы и отлетят, да еще, пожалуй, при высшем начальстве, да, оборони
бог, за пашквиль сочтут - что тогда?" Ну, скажите же, батюшка, ну что я
тут смешного сказал ? Так нет же, покатывается на мой счет, хаханьки да
хихиньки такие пошли... то есть целомудрия в нем нет никакого, я вам
скажу, да еще на французском диалекте поносить меня вздумал: "кошон" го-
ворит. Ну, кошон-то и я понимаю, что значит. "Ах ты физик проклятый, ду-
маю; полагаешь, я тебе теплоух дался?" Терпел я, терпел, да и не утер-
пел, встал из-за стола да при всем честном народе и бряк ему: "Согрешил
я, говорю, перед тобой, Фома Фомич, благодетель; подумал было, что ты
благовоспитанный человек, а ты, брат, выходишь такая же свинья, как и мы
все", - сказал, да и вышел из-за стола, из-за самого пудина: пудин тогда
обносили. "Ну вас и с пудином-то!.."
- Извините меня, - сказал я, прослушав весь рассказ господина Бахчее-
ва, - я, конечно, готов с вами во всем согласиться. Главное, я еще ниче-
го положительного не знаю... Но, видите ли, на этот счет у меня явились
теперь свои идеи.
- Какие же это идеи, батюшка, у тебя появились? - недоверчиво спросил
господин Бахчеев.
- Видите ли, - начал я, несколько путаясь, - оно, может быть, и некс-
тати теперь, но я, пожалуй, готов сообщить. Вот как я думаю: может быть,
мы оба ошибаемся насчет Фомы Фомича; может быть, все эти странности
прикрывают натуру особенную, даже даровитую - кто это знает? Может быть,
это натура огорченная, разбитая страданиями, так сказать, мстящая всему
человечеству. Я слышал, что он прежде был чем-то вроде шута: может быть,
это его унизило, оскорбило, сразило?.. Понимаете: человек благородный...
сознание... а тут роль шута!.. И вот он стал недоверчив ко всему челове-
честву и... и, может быть, если примирить его с человечеством... то есть
с людьми, то, может быть, из него выйдет натура особенная... может быть,
даже очень замечательная, и... и... и ведь есть же что-нибудь в этом че-
ловеке? Ведь есть же причина, по которой ему все поклоняются
меня перебил? Я тебе самую главную статью хотел рассказать, а ты меня
перебил! Я постарше тебя; перебивать старика не годится...
Я извинился.
- Да ты не извиняйся! Я вам, батюшка, как человеку ученому, на суд
представить хотел, как он сегодня разобидел меня. Ну вот рассуди, коли
добрый ты человек. Сели мы обедать; так он меня, я тебе скажу, чуть не
съел за обедом-то! С самого начала вижу: сидит себе, злится, так что в
нем вся душа скрипит. В ложке воды утопить меня рад, ехидна! Такого са-
молюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может! Вот и вздумал
он ко мне придираться, благонравию тоже меня вздумал учить. Зачем, ска-
жите ему, я такой толстый? Ну, пристал человек: зачем не тонкий, а толс-
тый? Ну, скажите же, батюшка, что за вопрос? Ну, видно ли тут остроумие?
Я с благоразумием ему отвечаю: "Это так уж бог устроил, Фома Фомич: один
толст, а другой тонок; а против всеблагого провидения смертному восста-
вать невозможно". Благоразумно ведь - как вы думаете? "Нет, говорит, у
тебя пятьсот душ, живешь на готовом, а пользы отечеству не приносишь;
надо служить, а ты все дома сидишь да на гармонии играешь". А я и взап-
равду, когда взгрустнется, на гармонии люблю поиграть. Я опять с благо-
разумием отвечаю: "А в какую я службу пойду, Фома Фомич? В какой мундир
толстоту-то мою затяну? Надену мундир, затянусь, неравно чихну - все пу-
говицы и отлетят, да еще, пожалуй, при высшем начальстве, да, оборони
бог, за пашквиль сочтут - что тогда?" Ну, скажите же, батюшка, ну что я
тут смешного сказал ? Так нет же, покатывается на мой счет, хаханьки да
хихиньки такие пошли... то есть целомудрия в нем нет никакого, я вам
скажу, да еще на французском диалекте поносить меня вздумал: "кошон" го-
ворит. Ну, кошон-то и я понимаю, что значит. "Ах ты физик проклятый, ду-
маю; полагаешь, я тебе теплоух дался?" Терпел я, терпел, да и не утер-
пел, встал из-за стола да при всем честном народе и бряк ему: "Согрешил
я, говорю, перед тобой, Фома Фомич, благодетель; подумал было, что ты
благовоспитанный человек, а ты, брат, выходишь такая же свинья, как и мы
все", - сказал, да и вышел из-за стола, из-за самого пудина: пудин тогда
обносили. "Ну вас и с пудином-то!.."
- Извините меня, - сказал я, прослушав весь рассказ господина Бахчее-
ва, - я, конечно, готов с вами во всем согласиться. Главное, я еще ниче-
го положительного не знаю... Но, видите ли, на этот счет у меня явились
теперь свои идеи.
- Какие же это идеи, батюшка, у тебя появились? - недоверчиво спросил
господин Бахчеев.
- Видите ли, - начал я, несколько путаясь, - оно, может быть, и некс-
тати теперь, но я, пожалуй, готов сообщить. Вот как я думаю: может быть,
мы оба ошибаемся насчет Фомы Фомича; может быть, все эти странности
прикрывают натуру особенную, даже даровитую - кто это знает? Может быть,
это натура огорченная, разбитая страданиями, так сказать, мстящая всему
человечеству. Я слышал, что он прежде был чем-то вроде шута: может быть,
это его унизило, оскорбило, сразило?.. Понимаете: человек благородный...
сознание... а тут роль шута!.. И вот он стал недоверчив ко всему челове-
честву и... и, может быть, если примирить его с человечеством... то есть
с людьми, то, может быть, из него выйдет натура особенная... может быть,
даже очень замечательная, и... и... и ведь есть же что-нибудь в этом че-
ловеке? Ведь есть же причина, по которой ему все поклоняются