за мной, не остав-
ляй меня одного: неловко, брат, как-то мне одному-то... Да! постой! вот
еще к тебе просьба: не кричи на меня там, как давеча здесь кричал, - а?
разве уж потом, если захочешь, что заметить, так, наедине, здесь и заме-
тишь; а до тех пор как-нибудь скрепись, подожди! Я, видишь ли, там уж и
так накутил. Они сердятся...
- Послушайте, дядюшка, из всего, что я слышал и видел, мне кажется,
что вы...
- Тюфяк, что ли? да уж ты договаривай! - перебил он меня совсем нео-
жиданно. - Что ж, брат, делать! Я уж и сам это знаю. Ну, так ты придешь?
Как можно скорее приходи, пожалуйста!
Взойдя на верх, я поспешно открыл чемодан, помня приказание дяди сой-
ти вниз как можно скорее. Одеваясь, я заметил, что еще почти ничего не
узнал из того, что хотел узнать, хотя и говорил с дядей целый час. Это
меня поразило. Одно только было для меня несколько ясно: дядя все еще
настойчиво хотел, чтоб я женился; следовательно, все противоположные
слухи, именно, что дядя влюблен в ту же особу сам, - неуместны. Помню,
что я был в большой тревоге. Между прочим, мне пришло на мысль, что я
приездом моим и молчанием перед дядей почти произнес обещание, дал сло-
во, связал себя навеки. " Нетрудно, - думал я, - нетрудно сказать слово,
которое свяжет потом навеки по рукам и ногам. А я еще не видал и невес-
ты!" И опять-таки: с чего это вражда против меня целого семейства? Поче-
му именно все они должны смотреть на мой приезд, как уверяет дядя, враж-
дебно? И что за странную роль играет сам дядя здесь, в своем собственном
доме? Отчего происходит его таинственность? отчего все эти испуги и му-
ки? Признаюсь, что все это представилось мне вдруг чем-то совершенно
бессмысленным; а романические и героические мечты мои совсем вылетели из
головы при первом столкновении с действительностью. Только теперь, после
разговора с дядей, мне вдруг представилась вся нескладность, вся экс-
центричность его предложения, и я понял, что подобное предложение, и в
таких обстоятельствах, способен был сделать один только дядя. Понял я
также, что и я сам, прискакав сюда сломя голову, по первому его слову, в
восторге от его предложения, очень походил на дурака. Я одевался поспеш-
но, занятый тревожными моими сомнениями, так что и не заметил сначала
прислуживавшего мне слугу.
- Аделаидина цвета изволите галстух надеть или этот, с мелкими клет-
ками? - спросил вдруг слуга, обращаясь ко мне с какою-то необыкновенною,
приторною учтивостью.
Я взглянул на него, и оказалось, что он тоже достоин был любопытства.
Это был еще молодой человек, для лакея одетый прекрасно, не хуже иного
губернского франта. Коричневый фрак, белые брюки, палевый жилет, лакиро-
ванные полусапожки и розовый галстучек подобраны были, очевидно, не без
цели. Все это тотчас же должно было обратить внимание на деликатный вкус
молодого щеголя. Цепочка к часам была выставлена на показ непременно с
тою же целью. Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой, с
горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на
тонких губах его выражала какую-то грусть и, однако ж, деликатную
грусть. Глаза, большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели нео-
быкновенно тупо, и, однако ж, все-таки просвечивалась в них деликат-
ность. Тонкие, мягкие ушки были заложены, из деликатности, ватой. Длин-
ные, белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены.
Ру
ляй меня одного: неловко, брат, как-то мне одному-то... Да! постой! вот
еще к тебе просьба: не кричи на меня там, как давеча здесь кричал, - а?
разве уж потом, если захочешь, что заметить, так, наедине, здесь и заме-
тишь; а до тех пор как-нибудь скрепись, подожди! Я, видишь ли, там уж и
так накутил. Они сердятся...
- Послушайте, дядюшка, из всего, что я слышал и видел, мне кажется,
что вы...
- Тюфяк, что ли? да уж ты договаривай! - перебил он меня совсем нео-
жиданно. - Что ж, брат, делать! Я уж и сам это знаю. Ну, так ты придешь?
Как можно скорее приходи, пожалуйста!
Взойдя на верх, я поспешно открыл чемодан, помня приказание дяди сой-
ти вниз как можно скорее. Одеваясь, я заметил, что еще почти ничего не
узнал из того, что хотел узнать, хотя и говорил с дядей целый час. Это
меня поразило. Одно только было для меня несколько ясно: дядя все еще
настойчиво хотел, чтоб я женился; следовательно, все противоположные
слухи, именно, что дядя влюблен в ту же особу сам, - неуместны. Помню,
что я был в большой тревоге. Между прочим, мне пришло на мысль, что я
приездом моим и молчанием перед дядей почти произнес обещание, дал сло-
во, связал себя навеки. " Нетрудно, - думал я, - нетрудно сказать слово,
которое свяжет потом навеки по рукам и ногам. А я еще не видал и невес-
ты!" И опять-таки: с чего это вражда против меня целого семейства? Поче-
му именно все они должны смотреть на мой приезд, как уверяет дядя, враж-
дебно? И что за странную роль играет сам дядя здесь, в своем собственном
доме? Отчего происходит его таинственность? отчего все эти испуги и му-
ки? Признаюсь, что все это представилось мне вдруг чем-то совершенно
бессмысленным; а романические и героические мечты мои совсем вылетели из
головы при первом столкновении с действительностью. Только теперь, после
разговора с дядей, мне вдруг представилась вся нескладность, вся экс-
центричность его предложения, и я понял, что подобное предложение, и в
таких обстоятельствах, способен был сделать один только дядя. Понял я
также, что и я сам, прискакав сюда сломя голову, по первому его слову, в
восторге от его предложения, очень походил на дурака. Я одевался поспеш-
но, занятый тревожными моими сомнениями, так что и не заметил сначала
прислуживавшего мне слугу.
- Аделаидина цвета изволите галстух надеть или этот, с мелкими клет-
ками? - спросил вдруг слуга, обращаясь ко мне с какою-то необыкновенною,
приторною учтивостью.
Я взглянул на него, и оказалось, что он тоже достоин был любопытства.
Это был еще молодой человек, для лакея одетый прекрасно, не хуже иного
губернского франта. Коричневый фрак, белые брюки, палевый жилет, лакиро-
ванные полусапожки и розовый галстучек подобраны были, очевидно, не без
цели. Все это тотчас же должно было обратить внимание на деликатный вкус
молодого щеголя. Цепочка к часам была выставлена на показ непременно с
тою же целью. Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой, с
горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на
тонких губах его выражала какую-то грусть и, однако ж, деликатную
грусть. Глаза, большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели нео-
быкновенно тупо, и, однако ж, все-таки просвечивалась в них деликат-
ность. Тонкие, мягкие ушки были заложены, из деликатности, ватой. Длин-
ные, белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены.
Ру