душевленное. Яркая краска поминутно появлялась на ее
бледных щеках, почти при каждом ее движении, при каждом волнении. Волно-
валась же она беспрерывно, вертелась на стуле и как будто не в состоянии
была и минутки просидеть в покое. Она всматривалась в меня с каким-то
жадным любопытством, беспрестанно наклонялась пошептать что-то на ухо
Сашеньке или другой соседке и тотчас же принималась смеяться самым прос-
тодушным, самым детски-веселым смехом. Но все ее эксцентричности, к
удивлению моему, как будто не обращали на себя ничьего внимания, точно
наперед все в этом условились. Я догадался, что это была Татьяна Иванов-
на, та самая, в которой, по выражению дяди, было нечто фантасмагоричес-
кое, которую навязывали ему в невесты и за которой почти все в доме уха-
живали за ее богатство. Мне, впрочем, понравились ее глаза, голубые и
кроткие; и хотя около этих глаз уже виднелись морщинки, но взгляд их был
так простодушен, так весел и добр, что как-то особенно приятно было
встречаться с ним. Об этой Татьяне Ивановне, одной из настоящих "геро-
инь" моего рассказа, я скажу после подробнее: биография ее примеча-
тельна. Минут пять после моего появления в чайной вбежал из сада прехо-
рошенький мальчик, мой кузен Илюша, завтрашний именинник, у которого те-
перь оба кармана были набиты бабками, а в руках был кубарь. За ним вошла
молодая, стройная девушка, немного бледная и как будто усталая, но очень
хорошенькая. Она окинула всех пытливым, недоверчивым и даже робким
взглядом, пристально посмотрела на меня и села возле Татьяны Ивановны.
Помню, что у меня невольно стукнуло сердце: я догадался, что это была та
самая гувернантка... Помню тоже, что дядя при ее появлении вдруг бросил
на меня быстрый взгляд и весь покраснел, потом нагнулся, схватил на руки
Илюшу и поднес его мне поцеловать. Заметил я еще, что мадам Обноскина
сперва пристально посмотрела на дядю, а потом с саркастической улыбкой
навела свой лорнет на гувернантку. Дядя очень смутился и, не зная, что
делать, вызвал было Сашеньку, чтоб познакомить ее со мной, но та только
привстала и молча, с серьезною важностью, мне присела. Это, впрочем, мне
понравилось, потому что к ней шло. В ту же минуту добрая тетушка, Прас-
ковья Ильинична, не вытерпела, бросила разливать чай и кинулась было ко
мне лобызать меня; но я еще не успел ей сказать двух слов, как тотчас же
раздался визгливый голос девицы Перепелицыной, пропищавшей, что "видно,
Прасковья Ильинична забыли-с маменьку (генеральшу), что маменька-с тре-
бовали чаю-с, а вы и не наливаете-с, а они ждут-с", и Прасковья Ильинич-
на, оставив меня, со всех ног бросилась к своим обязанностям.
Эта генеральша, самое важное лицо во всем этом кружке и перед которой
все ходили по струнке, была тощая и злая старуха, вся одетая в траур, -
злая, впрочем, больше от старости и от потери последних (и прежде еще
небогатых) умственных способностей; прежде же она была вздорная. Гене-
ральство сделало ее еще глупее и надменнее. Когда она злилась, весь дом
походил на ад. У ней были две манеры злиться. Первая манера была молча-
ливая, когда старуха по целым дням не разжимала губ своих и упорно мол-
чала, толкая, а иногда даже кидая на пол все, что перед ней не постави-
ли. Другая манера была совершенно противоположная: красноречивая. Начи-
налось обыкновенно тем, что бабушка - она ведь была мне бабушка - погру-
жалась в необыкновенное уныние, ждала разрушен
бледных щеках, почти при каждом ее движении, при каждом волнении. Волно-
валась же она беспрерывно, вертелась на стуле и как будто не в состоянии
была и минутки просидеть в покое. Она всматривалась в меня с каким-то
жадным любопытством, беспрестанно наклонялась пошептать что-то на ухо
Сашеньке или другой соседке и тотчас же принималась смеяться самым прос-
тодушным, самым детски-веселым смехом. Но все ее эксцентричности, к
удивлению моему, как будто не обращали на себя ничьего внимания, точно
наперед все в этом условились. Я догадался, что это была Татьяна Иванов-
на, та самая, в которой, по выражению дяди, было нечто фантасмагоричес-
кое, которую навязывали ему в невесты и за которой почти все в доме уха-
живали за ее богатство. Мне, впрочем, понравились ее глаза, голубые и
кроткие; и хотя около этих глаз уже виднелись морщинки, но взгляд их был
так простодушен, так весел и добр, что как-то особенно приятно было
встречаться с ним. Об этой Татьяне Ивановне, одной из настоящих "геро-
инь" моего рассказа, я скажу после подробнее: биография ее примеча-
тельна. Минут пять после моего появления в чайной вбежал из сада прехо-
рошенький мальчик, мой кузен Илюша, завтрашний именинник, у которого те-
перь оба кармана были набиты бабками, а в руках был кубарь. За ним вошла
молодая, стройная девушка, немного бледная и как будто усталая, но очень
хорошенькая. Она окинула всех пытливым, недоверчивым и даже робким
взглядом, пристально посмотрела на меня и села возле Татьяны Ивановны.
Помню, что у меня невольно стукнуло сердце: я догадался, что это была та
самая гувернантка... Помню тоже, что дядя при ее появлении вдруг бросил
на меня быстрый взгляд и весь покраснел, потом нагнулся, схватил на руки
Илюшу и поднес его мне поцеловать. Заметил я еще, что мадам Обноскина
сперва пристально посмотрела на дядю, а потом с саркастической улыбкой
навела свой лорнет на гувернантку. Дядя очень смутился и, не зная, что
делать, вызвал было Сашеньку, чтоб познакомить ее со мной, но та только
привстала и молча, с серьезною важностью, мне присела. Это, впрочем, мне
понравилось, потому что к ней шло. В ту же минуту добрая тетушка, Прас-
ковья Ильинична, не вытерпела, бросила разливать чай и кинулась было ко
мне лобызать меня; но я еще не успел ей сказать двух слов, как тотчас же
раздался визгливый голос девицы Перепелицыной, пропищавшей, что "видно,
Прасковья Ильинична забыли-с маменьку (генеральшу), что маменька-с тре-
бовали чаю-с, а вы и не наливаете-с, а они ждут-с", и Прасковья Ильинич-
на, оставив меня, со всех ног бросилась к своим обязанностям.
Эта генеральша, самое важное лицо во всем этом кружке и перед которой
все ходили по струнке, была тощая и злая старуха, вся одетая в траур, -
злая, впрочем, больше от старости и от потери последних (и прежде еще
небогатых) умственных способностей; прежде же она была вздорная. Гене-
ральство сделало ее еще глупее и надменнее. Когда она злилась, весь дом
походил на ад. У ней были две манеры злиться. Первая манера была молча-
ливая, когда старуха по целым дням не разжимала губ своих и упорно мол-
чала, толкая, а иногда даже кидая на пол все, что перед ней не постави-
ли. Другая манера была совершенно противоположная: красноречивая. Начи-
налось обыкновенно тем, что бабушка - она ведь была мне бабушка - погру-
жалась в необыкновенное уныние, ждала разрушен