ия мира и всего своего хо-
зяйства, предчувствовала впереди нищету и всевозможное горе, вдохновля-
лась сама своими предчувствиями, начинала по пальцам исчислять будущие
бедствия и даже приходила при этом счете в какой-то восторг, в какой-то
азарт. Разумеется, открывалось, что она все давно уж заранее предвидела
и только потому молчала, что принуждена силою молчать в "этом доме". "Но
если б только были к ней почтительны, если б только захотели ее заранее
послушаться, то" и т.д. и т.д.; все это немедленно поддакивалось стаей
приживалок, девицей Перепелицыной и, наконец, торжественно скреплялось
Фомой Фомичом. В ту минуту, как я представлялся ей, она ужасно гнева-
лась, и, кажется, по первому способу, молчаливому, самому страшному. Все
смотрели на нее с боязнью. Одна только Татьяна Ивановна, которой спуска-
лось решительно все, была в превосходнейшем расположении духа. Дядя на-
рочно, даже с некоторым торжеством, подвел меня к бабушке; но та, сделав
кислую гримасу, со злостью оттолкнула от себя свою чашку.
- Это тот вол-ти-жер?- проговорила она сквозь зубы и нараспев, обра-
щаясь к Перепелицыной.
Этот глупый вопрос окончательно сбил меня с толку. Не понимаю, отчего
она назвала меня вольтижером? Но такие вопросы ей были еще нипочем. Пе-
репелицына нагнулась и пошептала ей что-то на ухо; но старуха злобно
махнула рукой. Я стоял с разинутым ртом и вопросительно смотрел на дядю.
Все переглянулись, а Обноскин даже оскалил зубы, что ужасно мне не пон-
равилось.
- Она, брат, иногда заговаривается, - шепнул мне дядя, тоже отчасти
потерявшийся, - но это ничего, она это так; это от доброго сердца. Ты,
главное, на сердце смотри.
- Да, сердце! сердце! - раздался внезапно звонкий голос Татьяны Ива-
новны, которая все время не сводила с меня своих глаз и отчего-то не
могла спокойно усидеть на месте: вероятно, слово "сердце", сказанное ше-
потом, долетело до ее слуха.
Но она не договорила, хотя ей, очевидно, хотелось что-то высказать.
Сконфузилась ли она, или что другое, только она вдруг замолчала, покрас-
нела ужасно, быстро нагнулась к гувернантке, пошептала ей что-то на ухо,
и вдруг, закрыв рот платком и откинувшись на спинку кресла, захохотала,
как будто в истерике. Я оглядывал всех с крайним недоумением; но, к
удивлению моему, все были очень серьезны и смотрели так, как будто ниче-
го не случилось особенного. Я, конечно, понял, кто была Татьяна Иванов-
на. Наконец мне подали чаю, и я несколько оправился. Не знаю почему, но
мне вдруг показалась, что я обязан завести самый любезный разговор с да-
мами.
- Вы правду сказали, дядюшка, - начал я, - предостерегая меня давеча,
что можно сконфузиться. Я откровенно признаюсь - к чему скрывать? - про-
должал я, обращаясь с заискивающей улыбкой к мадам Обноскиной, - что до
сих пор совсем почти не знал дамского общества, и теперь, когда мне слу-
чилось так неудачно войти, мне показалось, что моя поза среди комнаты
была очень смешна и отзывалась несколько тюфяком, - не правда ли? Вы чи-
тали "Тюфяка"? - заключил я, теряясь все более и более, краснея за свою
заискивающую откровенность и грозно смотря на мсье Обноскина, который,
скаля зубы, все еще оглядывал меня с головы до ног.
- Именно, именно, именно! - вскричал вдруг дядя с чрезвычайным оду-
шевлением, искренно обрадовавшись, что разговор кое-как завязался и я
поправляюсь. - Это, брат, еще ничего, что ты вот говори
зяйства, предчувствовала впереди нищету и всевозможное горе, вдохновля-
лась сама своими предчувствиями, начинала по пальцам исчислять будущие
бедствия и даже приходила при этом счете в какой-то восторг, в какой-то
азарт. Разумеется, открывалось, что она все давно уж заранее предвидела
и только потому молчала, что принуждена силою молчать в "этом доме". "Но
если б только были к ней почтительны, если б только захотели ее заранее
послушаться, то" и т.д. и т.д.; все это немедленно поддакивалось стаей
приживалок, девицей Перепелицыной и, наконец, торжественно скреплялось
Фомой Фомичом. В ту минуту, как я представлялся ей, она ужасно гнева-
лась, и, кажется, по первому способу, молчаливому, самому страшному. Все
смотрели на нее с боязнью. Одна только Татьяна Ивановна, которой спуска-
лось решительно все, была в превосходнейшем расположении духа. Дядя на-
рочно, даже с некоторым торжеством, подвел меня к бабушке; но та, сделав
кислую гримасу, со злостью оттолкнула от себя свою чашку.
- Это тот вол-ти-жер?- проговорила она сквозь зубы и нараспев, обра-
щаясь к Перепелицыной.
Этот глупый вопрос окончательно сбил меня с толку. Не понимаю, отчего
она назвала меня вольтижером? Но такие вопросы ей были еще нипочем. Пе-
репелицына нагнулась и пошептала ей что-то на ухо; но старуха злобно
махнула рукой. Я стоял с разинутым ртом и вопросительно смотрел на дядю.
Все переглянулись, а Обноскин даже оскалил зубы, что ужасно мне не пон-
равилось.
- Она, брат, иногда заговаривается, - шепнул мне дядя, тоже отчасти
потерявшийся, - но это ничего, она это так; это от доброго сердца. Ты,
главное, на сердце смотри.
- Да, сердце! сердце! - раздался внезапно звонкий голос Татьяны Ива-
новны, которая все время не сводила с меня своих глаз и отчего-то не
могла спокойно усидеть на месте: вероятно, слово "сердце", сказанное ше-
потом, долетело до ее слуха.
Но она не договорила, хотя ей, очевидно, хотелось что-то высказать.
Сконфузилась ли она, или что другое, только она вдруг замолчала, покрас-
нела ужасно, быстро нагнулась к гувернантке, пошептала ей что-то на ухо,
и вдруг, закрыв рот платком и откинувшись на спинку кресла, захохотала,
как будто в истерике. Я оглядывал всех с крайним недоумением; но, к
удивлению моему, все были очень серьезны и смотрели так, как будто ниче-
го не случилось особенного. Я, конечно, понял, кто была Татьяна Иванов-
на. Наконец мне подали чаю, и я несколько оправился. Не знаю почему, но
мне вдруг показалась, что я обязан завести самый любезный разговор с да-
мами.
- Вы правду сказали, дядюшка, - начал я, - предостерегая меня давеча,
что можно сконфузиться. Я откровенно признаюсь - к чему скрывать? - про-
должал я, обращаясь с заискивающей улыбкой к мадам Обноскиной, - что до
сих пор совсем почти не знал дамского общества, и теперь, когда мне слу-
чилось так неудачно войти, мне показалось, что моя поза среди комнаты
была очень смешна и отзывалась несколько тюфяком, - не правда ли? Вы чи-
тали "Тюфяка"? - заключил я, теряясь все более и более, краснея за свою
заискивающую откровенность и грозно смотря на мсье Обноскина, который,
скаля зубы, все еще оглядывал меня с головы до ног.
- Именно, именно, именно! - вскричал вдруг дядя с чрезвычайным оду-
шевлением, искренно обрадовавшись, что разговор кое-как завязался и я
поправляюсь. - Это, брат, еще ничего, что ты вот говори