я.
- Ну, так я и ждал! - вскричал дядя, всплеснув руками, - так я и ду-
мал! Ведь это он про тебя, Сергей, говорит, что "ученый". Ну, что теперь
делать?
- Признаюсь, дядюшка, - отвечал я с достоинством пожимая плечами, -
по-моему, это такой смешной отказ, что не стоит обращать и внимания, и
я, право, удивляюсь вашему смущению.
- Ох, братец, не знаешь ты ничего! - вскрикнул он, энергически махнув
рукой.
- Да уж теперь нечего горевать-с, - ввязалась вдруг девица Перепели-
цына, - коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с,
Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы ма-
меньку-с, так теперь бы и не плакали-с.
- Да чем же, Анна Ниловна, я-то виноват? побойтесь бога! - проговорил
дядя умоляющим голосом, как будто напрашиваясь на объяснение.
- Я бога боюсь, Егор Ильич; а происходит все оттого, что вы эгоисты-с
и родительницу не любите-с, - с достоинством отвечала девица Перепелицы-
на. - Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважать-с? Они вам
мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья
дочь, а не какая-нибудь-с.
Мне показалось, что Перепелицына ввязалась в разговор единственно с
тою целию, чтоб объявить всем нам, и особенно мне, новоприбывшему, что
она сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.
- Оттого, что он оскорбляет мать свою, - грозно проговорила наконец
сама генеральша.
- Маменька, помилосердуйте! Где же я вас оскорбляю?
- Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка, - продолжала генеральша,
все более и более одушевляясь.
- Маменька, маменька! где же я мрачный эгоист? - вскричал дядя почти
в отчаянии, - пять дней, целых пять дней вы сердитесь на меня и не хоти-
те со мной говорить! А за что? за что? Пусть же судят меня, пусть целый
свет меня судит! Пусть, наконец, услышат и мое оправдание. Я долго мол-
чал, маменька; вы не хотели слушать меня: пусть же теперь люди меня ус-
лышат. Анфиса Петровна! Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч!
Сергей, друг мой! ты человек посторонний, ты, так сказать, зритель, ты
беспристрастно можешь судить...
- Успокойтесь, Егор Ильич, успокойтесь, - вскрикнула Анфиса Петровна,
- не убивайте маменьку!
- Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя - разите! -
продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с
людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя
вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы, - я хочу сказать,
Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что Фома
Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших ка-
честв, но ... но он был несправедлив ко мне в этом случае.
- Гм! - промычал Обноскин, как будто желая поддразнить еще более дя-
дю.
- Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч! неужели ж вы в самом
деле думаете, что я, так сказать, бесчувственный столб? Ведь я вижу,
ведь я понимаю, со слезами сердца, можно сказать, понимаю, что все эти
недоразумения от излишней любви его ко мне происходят. Но, воля ваша,
он, ей-богу, несправедлив в этом случае. Я все расскажу. Я хочу расска-
зать теперь эту историю, Анфиса Петровна, во всей ее ясности и подроб-
ности, чтоб видели, с чего дело вышло и справедливо ли на меня сердится
маменька, что я не угодил Фоме Фомичу. Выслушай и ты меня, Сережа, -
прибавил он, обращаясь
- Ну, так я и ждал! - вскричал дядя, всплеснув руками, - так я и ду-
мал! Ведь это он про тебя, Сергей, говорит, что "ученый". Ну, что теперь
делать?
- Признаюсь, дядюшка, - отвечал я с достоинством пожимая плечами, -
по-моему, это такой смешной отказ, что не стоит обращать и внимания, и
я, право, удивляюсь вашему смущению.
- Ох, братец, не знаешь ты ничего! - вскрикнул он, энергически махнув
рукой.
- Да уж теперь нечего горевать-с, - ввязалась вдруг девица Перепели-
цына, - коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с,
Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы ма-
меньку-с, так теперь бы и не плакали-с.
- Да чем же, Анна Ниловна, я-то виноват? побойтесь бога! - проговорил
дядя умоляющим голосом, как будто напрашиваясь на объяснение.
- Я бога боюсь, Егор Ильич; а происходит все оттого, что вы эгоисты-с
и родительницу не любите-с, - с достоинством отвечала девица Перепелицы-
на. - Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважать-с? Они вам
мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья
дочь, а не какая-нибудь-с.
Мне показалось, что Перепелицына ввязалась в разговор единственно с
тою целию, чтоб объявить всем нам, и особенно мне, новоприбывшему, что
она сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.
- Оттого, что он оскорбляет мать свою, - грозно проговорила наконец
сама генеральша.
- Маменька, помилосердуйте! Где же я вас оскорбляю?
- Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка, - продолжала генеральша,
все более и более одушевляясь.
- Маменька, маменька! где же я мрачный эгоист? - вскричал дядя почти
в отчаянии, - пять дней, целых пять дней вы сердитесь на меня и не хоти-
те со мной говорить! А за что? за что? Пусть же судят меня, пусть целый
свет меня судит! Пусть, наконец, услышат и мое оправдание. Я долго мол-
чал, маменька; вы не хотели слушать меня: пусть же теперь люди меня ус-
лышат. Анфиса Петровна! Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч!
Сергей, друг мой! ты человек посторонний, ты, так сказать, зритель, ты
беспристрастно можешь судить...
- Успокойтесь, Егор Ильич, успокойтесь, - вскрикнула Анфиса Петровна,
- не убивайте маменьку!
- Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя - разите! -
продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с
людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя
вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы, - я хочу сказать,
Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что Фома
Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших ка-
честв, но ... но он был несправедлив ко мне в этом случае.
- Гм! - промычал Обноскин, как будто желая поддразнить еще более дя-
дю.
- Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч! неужели ж вы в самом
деле думаете, что я, так сказать, бесчувственный столб? Ведь я вижу,
ведь я понимаю, со слезами сердца, можно сказать, понимаю, что все эти
недоразумения от излишней любви его ко мне происходят. Но, воля ваша,
он, ей-богу, несправедлив в этом случае. Я все расскажу. Я хочу расска-
зать теперь эту историю, Анфиса Петровна, во всей ее ясности и подроб-
ности, чтоб видели, с чего дело вышло и справедливо ли на меня сердится
маменька, что я не угодил Фоме Фомичу. Выслушай и ты меня, Сережа, -
прибавил он, обращаясь