порога повернулась на одно мгновение, чтоб
только крикнуть:
- Вы, говорят, наследство получили!
И затем исчезла как тень. Напоминаю еще раз: это была исступленная.
Версилов был глубоко поражен: он стоял как бы задумавшись и что-то
соображая; наконец вдруг повернулся ко мне:
- Ты ее совсем не знаешь?
- Случайно давеча видел, как она бесновалась в коридоре у Васина,
визжала и проклинала вас; но в разговоры не вступал и ничего не знаю, а
теперь встретил у ворот. Вероятно, это та самая вчерашняя учительница,
"дающая уроки из арифметики"?
- Это та самая. Раз в жизни сделал доброе дело и... А впрочем, что у
тебя?
- Вот это письмо, - ответил я. - Объяснять считаю ненужным: оно идет от
Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете.
Прибавлю, что никто в целом мире не знает теперь об этом письме, кроме меня,
потому что Крафт, передав мне вчера это письмо, только что я вышел от него,
застрелился...
Пока я говорил, запыхавшись и торопясь, он взял письмо в руки и, держа
его в левой руке на отлете, внимательно следил за мной. Когда я объявил о
самоубийстве Крафта, я с особым вниманием всмотрелся в его лицо, чтоб
увидеть эффект. И что же? - известие не произвело ни малейшего впечатления:
даже хоть бы брови поднял! Напротив, видя, что я остановился, вытащил свой
лорнет, никогда не оставлявший его и висевший на черной ленте, поднес письмо
к свечке и, взглянув на подпись, пристально стал разбирать его. Не могу
выразить, как я был даже обижен этим высокомерным бесчувствием. Он очень
хорошо должен был знать Крафта; к тому же все-таки такое необыкновенное
известие! Наконец, мне, натурально, хотелось, чтоб оно производило эффект.
Подождав с полминуты и зная, что письмо длинно, я повернулся и вышел.
Чемодан мой был давно готов, оставалось упрятать лишь несколько вещей в
узел. Я думал о матери и что так и не подошел к ней. Через десять минут,
когда уже я был совсем готов и хотел идти за извозчиком, вошла в мою
светелку сестра.
- Вот мама посылает тебе твои шестьдесят рублей и опять просит извинить
ее за то, что сказала про них Андрею Петровичу, да еще двадцать рублей. Ты
дал вчера за содержание свое пятьдесят; мама говорит, что больше тридцати с
тебя никак нельзя взять, потому что пятидесяти на тебя не вышло, и двадцать
рублей посылает сдачи.
- Ну и спасибо, если только она говорит правду. Прощай, сестра, еду!
- Куда ты теперь?
- Пока на постоялый двор, чтоб только не ночевать в этом доме. Скажи
маме, что я люблю ее.
- Она это знает. Она знает, что ты и Андрея Петровича тоже любишь. Как
тебе не стыдно, что ты эту несчастную привел!
- Клянусь тебе, не я: я ее у ворот встретил.
- Нет, это ты привел.
- Уверяю тебя...
- Подумай, спроси себя и увидишь, что и ты был причиною.
- Я только очень рад был, что осрамили Версилова. Вообрази, у него
грудной ребенок от Лидии Ахмаковой... впрочем, что ж я тебе говорю...
- У него? Грудной ребенок? Но это не его ребенок! Откуда ты слышал
такую неправду?
- Ну, где тебе знать.
- Мне-то не знать? Да я же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай,
брат: я давно вижу, что ты совсем ни про что не знаешь, а между тем
оскорбляешь Андрея Петровича, ну и маму тоже.
- Если он прав, то я буду виноват, вот и все, а вас я не меньше
только крикнуть:
- Вы, говорят, наследство получили!
И затем исчезла как тень. Напоминаю еще раз: это была исступленная.
Версилов был глубоко поражен: он стоял как бы задумавшись и что-то
соображая; наконец вдруг повернулся ко мне:
- Ты ее совсем не знаешь?
- Случайно давеча видел, как она бесновалась в коридоре у Васина,
визжала и проклинала вас; но в разговоры не вступал и ничего не знаю, а
теперь встретил у ворот. Вероятно, это та самая вчерашняя учительница,
"дающая уроки из арифметики"?
- Это та самая. Раз в жизни сделал доброе дело и... А впрочем, что у
тебя?
- Вот это письмо, - ответил я. - Объяснять считаю ненужным: оно идет от
Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете.
Прибавлю, что никто в целом мире не знает теперь об этом письме, кроме меня,
потому что Крафт, передав мне вчера это письмо, только что я вышел от него,
застрелился...
Пока я говорил, запыхавшись и торопясь, он взял письмо в руки и, держа
его в левой руке на отлете, внимательно следил за мной. Когда я объявил о
самоубийстве Крафта, я с особым вниманием всмотрелся в его лицо, чтоб
увидеть эффект. И что же? - известие не произвело ни малейшего впечатления:
даже хоть бы брови поднял! Напротив, видя, что я остановился, вытащил свой
лорнет, никогда не оставлявший его и висевший на черной ленте, поднес письмо
к свечке и, взглянув на подпись, пристально стал разбирать его. Не могу
выразить, как я был даже обижен этим высокомерным бесчувствием. Он очень
хорошо должен был знать Крафта; к тому же все-таки такое необыкновенное
известие! Наконец, мне, натурально, хотелось, чтоб оно производило эффект.
Подождав с полминуты и зная, что письмо длинно, я повернулся и вышел.
Чемодан мой был давно готов, оставалось упрятать лишь несколько вещей в
узел. Я думал о матери и что так и не подошел к ней. Через десять минут,
когда уже я был совсем готов и хотел идти за извозчиком, вошла в мою
светелку сестра.
- Вот мама посылает тебе твои шестьдесят рублей и опять просит извинить
ее за то, что сказала про них Андрею Петровичу, да еще двадцать рублей. Ты
дал вчера за содержание свое пятьдесят; мама говорит, что больше тридцати с
тебя никак нельзя взять, потому что пятидесяти на тебя не вышло, и двадцать
рублей посылает сдачи.
- Ну и спасибо, если только она говорит правду. Прощай, сестра, еду!
- Куда ты теперь?
- Пока на постоялый двор, чтоб только не ночевать в этом доме. Скажи
маме, что я люблю ее.
- Она это знает. Она знает, что ты и Андрея Петровича тоже любишь. Как
тебе не стыдно, что ты эту несчастную привел!
- Клянусь тебе, не я: я ее у ворот встретил.
- Нет, это ты привел.
- Уверяю тебя...
- Подумай, спроси себя и увидишь, что и ты был причиною.
- Я только очень рад был, что осрамили Версилова. Вообрази, у него
грудной ребенок от Лидии Ахмаковой... впрочем, что ж я тебе говорю...
- У него? Грудной ребенок? Но это не его ребенок! Откуда ты слышал
такую неправду?
- Ну, где тебе знать.
- Мне-то не знать? Да я же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай,
брат: я давно вижу, что ты совсем ни про что не знаешь, а между тем
оскорбляешь Андрея Петровича, ну и маму тоже.
- Если он прав, то я буду виноват, вот и все, а вас я не меньше