е своем дневнике, что в такой важный час
хоть бы одна "высшая мысль" посетила его, а, напротив, все такие мелкие и
пустые.
- И о том, что знобит, тоже пустая мысль?
- То есть вы, собственно, про озноб или про кровоизлияние? Между тем
факт известен, что очень многие из тех, которые в силах думать о своей
предстоящей смерти, самовольной или нет, весьма часто наклонны заботиться о
благообразии вида, в каком останется их труп. В этом смысле и Крафт побоялся
излишнего кровоизлияния.
- Я не знаю, известен ли этот факт... и так ли это, - пробормотал я, -
но я удивляюсь, что вы считаете это все так естественным, а между тем давно
ли Крафт говорил, волновался, сидел между нами? Неужто вам хоть не жаль его?
- О, конечно жалко, и это совсем другое дело; но во всяком случае сам
Крафт изобразил смерть свою в виде логического вывода. Оказывается, что все,
что говорили вчера у Дергачева о нем, справедливо: после него осталась вот
этакая тетрадь ученых выводов о том, что русские - порода людей
второстепенная, на основании френологии, краниологии и даже математики, и
что, стало быть, в качестве русского совсем не стоит жить. Если хотите, тут
характернее всего то, что можно сделать логический вывод какой угодно, но
взять и застрелиться вследствие вывода - это, конечно, не всегда бывает.
- По крайней мере надобно отдать честь характеру.
- Может быть, и не одному этому, - уклончиво заметил Васин, но ясно,
что он подразумевал глупость или слабость рассудка. Меня все это раздражало.
- Вы сами говорили вчера про чувства, Васин.
- Не отрицаю и теперь; но ввиду совершившегося факта что-то до того
представляется в нем грубо ошибочным, что суровый взгляд на дело поневоле
как-то вытесняет даже и самую жалость.
- Знаете что, я по вашим глазам еще давеча догадался, что вы будете
хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы, положил не добиваться вашего
мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами;
а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
- Знаете, мы далеко зашли...
- Да, да, - перебил я, - но утешительно по крайней мере то, что всегда,
в таких случаях, оставшиеся в живых, судьи покойного, могут сказать про
себя: "хоть и застрелился человек, достойный всякого сожаления и
снисхождения, но все же остались мы, а стало быть, тужить много нечего".
- Да, разумеется, если с такой точки... Ах, да вы, кажется, пошутили! И
преумно. Я в это время пью чай и сейчас прикажу, вы, вероятно, сделаете
компанию.
И он вышел, обмерив глазами мой чемодан и узел.
Мне действительно захотелось было сказать что-нибудь позлее, в отместку
за Крафта; я и сказал как удалось; но любопытно, что он принял было сначала
мою мысль о том, что "остались такие, как мы", за серьезную. Но так или нет,
а все-таки он во всем был правее меня, даже в чувствах. Сознался я в этом
без всякого неудовольствия, но решительно почувствовал, что не люблю его.
Когда внесли чай, я объяснил ему, что попрошу его гостеприимства всего
только на одну ночь и что если нельзя, то пусть скажет, и я перееду на
постоялый двор. Затем вкратце изложил мои причины, выставив прямо и просто,
что поссорился с Версиловым окончательно, не вдаваясь при этом в
подробности. Васин выслушал внимательно, но без всякого волнения. Вообще, он
отвечал только на вопросы, хотя отвечал радушно и
хоть бы одна "высшая мысль" посетила его, а, напротив, все такие мелкие и
пустые.
- И о том, что знобит, тоже пустая мысль?
- То есть вы, собственно, про озноб или про кровоизлияние? Между тем
факт известен, что очень многие из тех, которые в силах думать о своей
предстоящей смерти, самовольной или нет, весьма часто наклонны заботиться о
благообразии вида, в каком останется их труп. В этом смысле и Крафт побоялся
излишнего кровоизлияния.
- Я не знаю, известен ли этот факт... и так ли это, - пробормотал я, -
но я удивляюсь, что вы считаете это все так естественным, а между тем давно
ли Крафт говорил, волновался, сидел между нами? Неужто вам хоть не жаль его?
- О, конечно жалко, и это совсем другое дело; но во всяком случае сам
Крафт изобразил смерть свою в виде логического вывода. Оказывается, что все,
что говорили вчера у Дергачева о нем, справедливо: после него осталась вот
этакая тетрадь ученых выводов о том, что русские - порода людей
второстепенная, на основании френологии, краниологии и даже математики, и
что, стало быть, в качестве русского совсем не стоит жить. Если хотите, тут
характернее всего то, что можно сделать логический вывод какой угодно, но
взять и застрелиться вследствие вывода - это, конечно, не всегда бывает.
- По крайней мере надобно отдать честь характеру.
- Может быть, и не одному этому, - уклончиво заметил Васин, но ясно,
что он подразумевал глупость или слабость рассудка. Меня все это раздражало.
- Вы сами говорили вчера про чувства, Васин.
- Не отрицаю и теперь; но ввиду совершившегося факта что-то до того
представляется в нем грубо ошибочным, что суровый взгляд на дело поневоле
как-то вытесняет даже и самую жалость.
- Знаете что, я по вашим глазам еще давеча догадался, что вы будете
хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы, положил не добиваться вашего
мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами;
а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
- Знаете, мы далеко зашли...
- Да, да, - перебил я, - но утешительно по крайней мере то, что всегда,
в таких случаях, оставшиеся в живых, судьи покойного, могут сказать про
себя: "хоть и застрелился человек, достойный всякого сожаления и
снисхождения, но все же остались мы, а стало быть, тужить много нечего".
- Да, разумеется, если с такой точки... Ах, да вы, кажется, пошутили! И
преумно. Я в это время пью чай и сейчас прикажу, вы, вероятно, сделаете
компанию.
И он вышел, обмерив глазами мой чемодан и узел.
Мне действительно захотелось было сказать что-нибудь позлее, в отместку
за Крафта; я и сказал как удалось; но любопытно, что он принял было сначала
мою мысль о том, что "остались такие, как мы", за серьезную. Но так или нет,
а все-таки он во всем был правее меня, даже в чувствах. Сознался я в этом
без всякого неудовольствия, но решительно почувствовал, что не люблю его.
Когда внесли чай, я объяснил ему, что попрошу его гостеприимства всего
только на одну ночь и что если нельзя, то пусть скажет, и я перееду на
постоялый двор. Затем вкратце изложил мои причины, выставив прямо и просто,
что поссорился с Версиловым окончательно, не вдаваясь при этом в
подробности. Васин выслушал внимательно, но без всякого волнения. Вообще, он
отвечал только на вопросы, хотя отвечал радушно и