ерашний
молодой голос, который я слишком хорошо запомнил, - совсем молчал; помню,
что мне это, с первой мысли, пришло тогда в голову. Не успел я еще одеться,
как поспешно вошел Васин; мигом, знакомой рукой, отыскал спички и осветил
комнату. Он был в одном белье, в халате и в туфлях и тотчас принялся
одеваться.
- Что случилось? - крикнул я ему.
- Пренеприятное и прехлопотливое дело! - ответил он почти злобно, - эта
молодая соседка, про которую вы рассказывали, у себя в комнате повесилась.
Я так и закричал. Передать не могу, до какой степени заныла душа моя!
Мы выбежали в коридор. Признаюсь, я не осмелился войти к соседкам и уже
потом только увидел несчастную, уже когда ее сняли, да и тут, правда, с
некоторого расстояния, накрытую простыней, из-за которой выставлялись две
узенькие подошвы ее башмаков. Так и не заглянул почему-то в лицо. Мать была
в страшном положении; с нею была наша хозяйка, довольно мало, впрочем,
испуганная. Все жильцы квартиры толпились тут же. Их было немного: всего
один пожилой моряк, всегда очень ворчливый и требовательный и который,
однако, теперь совсем притих, и какие-то приезжие из Тверской губернии,
старик и старуха, муж и жена, довольно почтенные и чиновные люди. Не стану
описывать всей этой остальной ночи, хлопот, а потом и официальных визитов;
вплоть до рассвета я буквально дрожал мелкою дрожью и считал обязанностью не
ложиться, хотя, впрочем, ничего не делал. Да и все имели чрезвычайно бодрый
вид, даже какой-то особенно ободренный. Васин даже ездил куда-то. Хозяйка
оказалась довольно почтенною женщиной, гораздо лучше, чем я предполагал ее.
Я убедил ее (и вменяю себе это в честь), что мать оставить нельзя так, одну
с трупом дочери, и что хоть до завтра пусть бы она ее перевела в свою
комнату. Та тотчас согласилась, и как ни билась и ни плакала мать,
отказываясь оставить труп, однако все-таки наконец перешла к хозяйке,
которая тотчас же велела поставить самоварчик. После этого и жильцы
разошлись по своим комнатам и затворились, но я все-таки ни за что не лег и
долго просидел у хозяйки, которая даже рада была лишнему человеку, да еще с
своей стороны могущему кое-что сообщить по делу. Самовар очень пригодился, и
вообще самовар есть самая необходимая русская вещь, именно во всех
катастрофах и несчастиях, особенно ужасных, внезапных и эксцентрических;
даже мать выкушала две чашечки, конечно после чрезвычайных просьб и почти
насилия. А между тем, искренно говорю, никогда я не видел более жестокого и
прямого горя, как смотря на эту несчастную. После первых взрывов рыданий и
истерики она даже с охотой начала говорить, и рассказ ее я выслушал жадно.
Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно
больше говорить в таких случаях. Кроме того, есть характеры, так сказать,
слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие
чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем
уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже
перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого из столь дорого
доставшихся правил искательного обхождения с людьми. И я не осуждаю; тут не
пошлость эгоизма и не грубость развития; в этих сердцах, может быть,
найдется даже больше золота, чем у благороднейших на вид героинь, но
привычка
молодой голос, который я слишком хорошо запомнил, - совсем молчал; помню,
что мне это, с первой мысли, пришло тогда в голову. Не успел я еще одеться,
как поспешно вошел Васин; мигом, знакомой рукой, отыскал спички и осветил
комнату. Он был в одном белье, в халате и в туфлях и тотчас принялся
одеваться.
- Что случилось? - крикнул я ему.
- Пренеприятное и прехлопотливое дело! - ответил он почти злобно, - эта
молодая соседка, про которую вы рассказывали, у себя в комнате повесилась.
Я так и закричал. Передать не могу, до какой степени заныла душа моя!
Мы выбежали в коридор. Признаюсь, я не осмелился войти к соседкам и уже
потом только увидел несчастную, уже когда ее сняли, да и тут, правда, с
некоторого расстояния, накрытую простыней, из-за которой выставлялись две
узенькие подошвы ее башмаков. Так и не заглянул почему-то в лицо. Мать была
в страшном положении; с нею была наша хозяйка, довольно мало, впрочем,
испуганная. Все жильцы квартиры толпились тут же. Их было немного: всего
один пожилой моряк, всегда очень ворчливый и требовательный и который,
однако, теперь совсем притих, и какие-то приезжие из Тверской губернии,
старик и старуха, муж и жена, довольно почтенные и чиновные люди. Не стану
описывать всей этой остальной ночи, хлопот, а потом и официальных визитов;
вплоть до рассвета я буквально дрожал мелкою дрожью и считал обязанностью не
ложиться, хотя, впрочем, ничего не делал. Да и все имели чрезвычайно бодрый
вид, даже какой-то особенно ободренный. Васин даже ездил куда-то. Хозяйка
оказалась довольно почтенною женщиной, гораздо лучше, чем я предполагал ее.
Я убедил ее (и вменяю себе это в честь), что мать оставить нельзя так, одну
с трупом дочери, и что хоть до завтра пусть бы она ее перевела в свою
комнату. Та тотчас согласилась, и как ни билась и ни плакала мать,
отказываясь оставить труп, однако все-таки наконец перешла к хозяйке,
которая тотчас же велела поставить самоварчик. После этого и жильцы
разошлись по своим комнатам и затворились, но я все-таки ни за что не лег и
долго просидел у хозяйки, которая даже рада была лишнему человеку, да еще с
своей стороны могущему кое-что сообщить по делу. Самовар очень пригодился, и
вообще самовар есть самая необходимая русская вещь, именно во всех
катастрофах и несчастиях, особенно ужасных, внезапных и эксцентрических;
даже мать выкушала две чашечки, конечно после чрезвычайных просьб и почти
насилия. А между тем, искренно говорю, никогда я не видел более жестокого и
прямого горя, как смотря на эту несчастную. После первых взрывов рыданий и
истерики она даже с охотой начала говорить, и рассказ ее я выслушал жадно.
Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно
больше говорить в таких случаях. Кроме того, есть характеры, так сказать,
слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие
чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем
уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже
перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого из столь дорого
доставшихся правил искательного обхождения с людьми. И я не осуждаю; тут не
пошлость эгоизма и не грубость развития; в этих сердцах, может быть,
найдется даже больше золота, чем у благороднейших на вид героинь, но
привычка