был... и вы это знали, - вдруг прибавил я.
- С вами ничего не случилось у Анны Андреевны?
- То есть что я имею теперь сумасшедший вид? Нет, я и до Анны Андреевны
имел сумасшедший вид.
- И у ней не поумнели?
- Нет, не поумнел. Я там, кроме того, слышал, что вы выходите замуж за
барона Бьоринга.
- Это она вам сказала? - вдруг заинтересовалась она. - Нет, это я ей
передал, а слышал, как говорил давеча Нащокин князю Сергею Петровичу у него
в гостях.
Я все не подымал на нее глаз: поглядеть на нее значило облиться светом,
радостью, счастьем, а я не хотел быть счастливым. Жало негодования вонзилось
в мое сердце, и в один миг я принял огромное решение. Затем я вдруг начал
говорить, едва помню о чем. Я задыхался и как-то бормотал, но глядел я уже
смело. Сердце у меня стучало. Я заговорил о чем-то ни к чему не относящемся,
впрочем, может быть, и складно. Она сначала было слушала с своей ровной,
терпеливой улыбкой, никогда не покидавшей ее лица, но мало-помалу удивление,
а потом даже испуг мелькнули в ее пристальном взгляде. Улыбка все еще не
покидала ее, но и улыбка подчас как бы вздрагивала.
- Что с вами? - спросил я вдруг, заметив, что она вся вздрогнула.
- Я вас боюсь, - ответила она мне почти тревожно.
- Почему вы не уезжаете? Вот, как теперь Татьяны Павловны нет, и вы
знаете, что не будет, то, стало быть, вам надо встать и уехать?
- Я хотела подождать, но теперь... в самом деле... О Она было
приподнялась.
- Нет, нет, сядьте, - остановил я ее, - вот вы опять вздрогнули, но вы
и в страхе улыбаетесь... У вас всегда улыбка. Вот вы теперь совсем
улыбнулись...
- Вы в бреду?
- В бреду.
- Я боюсь... - прошептала она опять.
- Чего?
- Что вы стену ломать начнете... - опять улыбнулась она, но уже в самом
деле оробев.
- Я не могу выносить вашу улыбку!..
И я опять заговорил. Я весь как бы летел. Меня как бы что-то толкало. Я
никогда, никогда так не говорил с нею, а всегда робел. Я и теперь робел
ужасно, но говорил; помню, я заговорил о ее лице.
- Я не могу больше выносить вашу улыбку! - вскричал я вдруг, - зачем я
представлял вас грозной, великолепной и с ехидными светскими словами еще в
Москве? Да, в Москве; мы об вас еще там говорили с Марьей Ивановной и
представляли вас, какая вы должны быть... Помните Марью Ивановну? Вы у ней
были. Когда я ехал сюда, вы всю ночь снились мне в вагоне. Я здесь до вашего
приезда глядел целый месяц на ваш портрет у вашего отца в кабинете и ничего
не угадал. Выражение вашего лица есть детская шаловливость и бесконечное
простодушие - вот! Я ужасно дивился на это все время, как к вам ходил. О, и
вы умеете смотреть гордо и раздавливать взглядом: я помню, как вы посмотрели
на меня у вашего отца, когда приехали тогда из Москвы... Я вас тогда видел,
а между тем спроси меня тогда, как я вышел: какая вы? - и я бы не сказал.
Даже росту вашего бы не сказал. Я как увидал вас, так и ослеп. Ваш портрет
совсем на вас не похож: у вас глаза не темные, а светлые, и только от
длинных ресниц кажутся темными. Вы полны, вы среднего роста, но у вас
плотная полнота, легкая, полнота здоровой деревенской молодки. Да и лицо у
вас совсем деревенское, лицо деревенской красавицы, - не обижайтесь, ведь
это хорошо, это лучше - круглое, румяное, ясное, смелое, смеющееся и...
застенчивое лицо! Право, застенчивое
- С вами ничего не случилось у Анны Андреевны?
- То есть что я имею теперь сумасшедший вид? Нет, я и до Анны Андреевны
имел сумасшедший вид.
- И у ней не поумнели?
- Нет, не поумнел. Я там, кроме того, слышал, что вы выходите замуж за
барона Бьоринга.
- Это она вам сказала? - вдруг заинтересовалась она. - Нет, это я ей
передал, а слышал, как говорил давеча Нащокин князю Сергею Петровичу у него
в гостях.
Я все не подымал на нее глаз: поглядеть на нее значило облиться светом,
радостью, счастьем, а я не хотел быть счастливым. Жало негодования вонзилось
в мое сердце, и в один миг я принял огромное решение. Затем я вдруг начал
говорить, едва помню о чем. Я задыхался и как-то бормотал, но глядел я уже
смело. Сердце у меня стучало. Я заговорил о чем-то ни к чему не относящемся,
впрочем, может быть, и складно. Она сначала было слушала с своей ровной,
терпеливой улыбкой, никогда не покидавшей ее лица, но мало-помалу удивление,
а потом даже испуг мелькнули в ее пристальном взгляде. Улыбка все еще не
покидала ее, но и улыбка подчас как бы вздрагивала.
- Что с вами? - спросил я вдруг, заметив, что она вся вздрогнула.
- Я вас боюсь, - ответила она мне почти тревожно.
- Почему вы не уезжаете? Вот, как теперь Татьяны Павловны нет, и вы
знаете, что не будет, то, стало быть, вам надо встать и уехать?
- Я хотела подождать, но теперь... в самом деле... О Она было
приподнялась.
- Нет, нет, сядьте, - остановил я ее, - вот вы опять вздрогнули, но вы
и в страхе улыбаетесь... У вас всегда улыбка. Вот вы теперь совсем
улыбнулись...
- Вы в бреду?
- В бреду.
- Я боюсь... - прошептала она опять.
- Чего?
- Что вы стену ломать начнете... - опять улыбнулась она, но уже в самом
деле оробев.
- Я не могу выносить вашу улыбку!..
И я опять заговорил. Я весь как бы летел. Меня как бы что-то толкало. Я
никогда, никогда так не говорил с нею, а всегда робел. Я и теперь робел
ужасно, но говорил; помню, я заговорил о ее лице.
- Я не могу больше выносить вашу улыбку! - вскричал я вдруг, - зачем я
представлял вас грозной, великолепной и с ехидными светскими словами еще в
Москве? Да, в Москве; мы об вас еще там говорили с Марьей Ивановной и
представляли вас, какая вы должны быть... Помните Марью Ивановну? Вы у ней
были. Когда я ехал сюда, вы всю ночь снились мне в вагоне. Я здесь до вашего
приезда глядел целый месяц на ваш портрет у вашего отца в кабинете и ничего
не угадал. Выражение вашего лица есть детская шаловливость и бесконечное
простодушие - вот! Я ужасно дивился на это все время, как к вам ходил. О, и
вы умеете смотреть гордо и раздавливать взглядом: я помню, как вы посмотрели
на меня у вашего отца, когда приехали тогда из Москвы... Я вас тогда видел,
а между тем спроси меня тогда, как я вышел: какая вы? - и я бы не сказал.
Даже росту вашего бы не сказал. Я как увидал вас, так и ослеп. Ваш портрет
совсем на вас не похож: у вас глаза не темные, а светлые, и только от
длинных ресниц кажутся темными. Вы полны, вы среднего роста, но у вас
плотная полнота, легкая, полнота здоровой деревенской молодки. Да и лицо у
вас совсем деревенское, лицо деревенской красавицы, - не обижайтесь, ведь
это хорошо, это лучше - круглое, румяное, ясное, смелое, смеющееся и...
застенчивое лицо! Право, застенчивое