основательны: этот документ существует... то есть был... я
его видел; это - ваше письмо к Андроникову, так ли?
- Вы видели это письмо? - быстро спросила она, в смущении и волнении. -
Где вы его видели?
- Я видел... я видел у Крафта... вот у того, который застрелился...
- В самом деле? Вы сами видели? Что ж с ним сталось?
- Крафт его разорвал.
- При вас, вы видели?
- При мне. Он разорвал, вероятно, перед смертью... Я ведь не знал
тогда, что он застрелится...
- Так оно уничтожено, слава богу! - проговорила она медленно, вздохнув,
и перекрестилась.
Я не солгал ей. То есть я и солгал, потому что документ был у меня и
никогда у Крафта, но это была лишь мелочь, а в самом главном я не солгал,
потому что в ту минуту, когда лгал, то дал себе слово сжечь это письмо в тот
же вечер. Клянусь, если б оно было у меня в ту минуту в кармане, я бы вынул
и отдал ей; но его со мною не было, оно было на квартире. Впрочем, может
быть, и не отдал бы, потому что мне было бы очень стыдно признаться ей
тогда, что оно у меня и что я сторожил ее так долго, ждал и не отдавал. Все
одно: сжег бы дома, во всяком случае, и не солгал! Я был чист в ту минуту,
клянусь.
- А коли так, - продолжал я почти вне себя, - то скажите мне: для того
ли вы привлекали меня, ласкали меня, принимали меня, что подозревали во мне
знание о документе? Постойте, Катерина Николаевна, еще минутку не говорите,
а дайте мне все докончить: я все время, как к вам ходил, все это время
подозревал, что вы для того только и ласкали меня, чтоб из меня выпытать это
письмо, довести меня до того, чтоб я признался... Постойте, еще минуту: я
подозревал, но я страдал. Двоедушие ваше было для меня невыносимо, потому
что... потому что я нашел в вас благороднейшее существо! Я прямо говорю, я
прямо говорю: я был вам враг, но я нашел в вас благороднейшее существо! Все
было побеждено разом. Но двоедушие, то есть подозрение в двоедушии,
томило... Теперь должно все решиться, все объясниться, такое время пришло;
но постойте еще немного, не говорите, узнайте, как я смотрю сам на все это,
именно сейчас, в теперешнюю минуту; прямо говорю: если это и так было, то я
не рассержусь... то есть я хотел сказать - не обижусь, потому что это так
естественно, я ведь понимаю. Что ж тут может быть неестественного и дурного?
Вы мучаетесь документом, вы подозреваете, что такой-то все знает; что ж, вы
очень могли желать, чтоб такой-то высказался... Тут ничего нет дурного,
ровно ничего. Искренно говорю. Но все-таки надо, чтобы вы теперь мне
что-нибудь сказали... признались (простите это слово). Мне надо правду.
Почему-то так надо! Итак, скажите: для того ли вы обласкали меня, чтоб
выпытать у меня документ... Катерина Николаевна?
Я говорил как будто падал, и лоб мой горел. Она слушала меня уже без
тревоги, напротив, чувство было в лице; но она смотрела как-то застенчиво,
как будто стыдясь.
- Для того, - проговорила она медленно и вполголоса. - Простите меня, я
была виновата, - прибавила она вдруг, слегка приподымая ко мне руки. Я никак
не ожидал этого. Я всего ожидал, но только не этих двух слов; даже от нее,
которую знал уже.
- И вы говорите мне: "виновата"! Так прямо: "виновата"? - вскричал я.
- О, я уже давно стала чувствовать, что пред вами виновата... и даже
рада теперь, что вышло наружу...
- Давно чувствовали? Для ч
его видел; это - ваше письмо к Андроникову, так ли?
- Вы видели это письмо? - быстро спросила она, в смущении и волнении. -
Где вы его видели?
- Я видел... я видел у Крафта... вот у того, который застрелился...
- В самом деле? Вы сами видели? Что ж с ним сталось?
- Крафт его разорвал.
- При вас, вы видели?
- При мне. Он разорвал, вероятно, перед смертью... Я ведь не знал
тогда, что он застрелится...
- Так оно уничтожено, слава богу! - проговорила она медленно, вздохнув,
и перекрестилась.
Я не солгал ей. То есть я и солгал, потому что документ был у меня и
никогда у Крафта, но это была лишь мелочь, а в самом главном я не солгал,
потому что в ту минуту, когда лгал, то дал себе слово сжечь это письмо в тот
же вечер. Клянусь, если б оно было у меня в ту минуту в кармане, я бы вынул
и отдал ей; но его со мною не было, оно было на квартире. Впрочем, может
быть, и не отдал бы, потому что мне было бы очень стыдно признаться ей
тогда, что оно у меня и что я сторожил ее так долго, ждал и не отдавал. Все
одно: сжег бы дома, во всяком случае, и не солгал! Я был чист в ту минуту,
клянусь.
- А коли так, - продолжал я почти вне себя, - то скажите мне: для того
ли вы привлекали меня, ласкали меня, принимали меня, что подозревали во мне
знание о документе? Постойте, Катерина Николаевна, еще минутку не говорите,
а дайте мне все докончить: я все время, как к вам ходил, все это время
подозревал, что вы для того только и ласкали меня, чтоб из меня выпытать это
письмо, довести меня до того, чтоб я признался... Постойте, еще минуту: я
подозревал, но я страдал. Двоедушие ваше было для меня невыносимо, потому
что... потому что я нашел в вас благороднейшее существо! Я прямо говорю, я
прямо говорю: я был вам враг, но я нашел в вас благороднейшее существо! Все
было побеждено разом. Но двоедушие, то есть подозрение в двоедушии,
томило... Теперь должно все решиться, все объясниться, такое время пришло;
но постойте еще немного, не говорите, узнайте, как я смотрю сам на все это,
именно сейчас, в теперешнюю минуту; прямо говорю: если это и так было, то я
не рассержусь... то есть я хотел сказать - не обижусь, потому что это так
естественно, я ведь понимаю. Что ж тут может быть неестественного и дурного?
Вы мучаетесь документом, вы подозреваете, что такой-то все знает; что ж, вы
очень могли желать, чтоб такой-то высказался... Тут ничего нет дурного,
ровно ничего. Искренно говорю. Но все-таки надо, чтобы вы теперь мне
что-нибудь сказали... признались (простите это слово). Мне надо правду.
Почему-то так надо! Итак, скажите: для того ли вы обласкали меня, чтоб
выпытать у меня документ... Катерина Николаевна?
Я говорил как будто падал, и лоб мой горел. Она слушала меня уже без
тревоги, напротив, чувство было в лице; но она смотрела как-то застенчиво,
как будто стыдясь.
- Для того, - проговорила она медленно и вполголоса. - Простите меня, я
была виновата, - прибавила она вдруг, слегка приподымая ко мне руки. Я никак
не ожидал этого. Я всего ожидал, но только не этих двух слов; даже от нее,
которую знал уже.
- И вы говорите мне: "виновата"! Так прямо: "виновата"? - вскричал я.
- О, я уже давно стала чувствовать, что пред вами виновата... и даже
рада теперь, что вышло наружу...
- Давно чувствовали? Для ч