Версилов странно усмехнулся, нагнулся к самому моему уху и, взяв меня
за плечо, прошептал мне: "Он тебе все лжет".
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно он
в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия,
как сообразил я после). Но это слово "он тебе все лжет" было так неожиданно
и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что
я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел нa него; но
Версилов поспешил рассмеяться.
- Ну и слава богу! - сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне
на ухо, - а то я было подумала... Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то
люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг
у дружки не будет?
- Тем-то и безнравственна родственная любовь, мама, что она - не
заслуженная. Любовь надо заслужить.
- Пока-то еще заслужишь, а здесь тебя и ни за что любят.
Все вдруг рассмеялись.
- Ну, мама, вы, может, и не хотели выстрелить, а птицу убили! -
вскричал я, тоже рассмеявшись.
- А ты уж и в самом деле вообразил, что тебя есть за что любить, -
набросилась опять Татьяна Павловна, - мало того, что даром тебя любят, тебя
сквозь отвращенье они любят!
- Ан вот нет! - весело вскричал я, - знаете ли, кто, может быть, сказал
мне сегодня, что меня любит?
- Хохоча над тобой, сказал! - вдруг как-то неестественно злобно
подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов. -
Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи
твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у
француза сшито, а ведь все это - грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит,
тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать не
стыдишься?
Мама до того вся вспыхнула, что я никогда еще не видал такого стыда на
ее лице. Меня всего передернуло:
- Если я трачу, то трачу свои деньги и отчетом никому не обязан, -
отрезал было я, весь покраснев.
- Чьи свои? Какие свои?
- Не мои, так Андрей Петровичевы. Он мне не откажет... Я брал у князя в
зачет его долга Андрею Петровичу...
- Друг мой, - проговорил вдруг твердо Версилов, - там моих денег ни
копейки нет.
Фраза была ужасно значительна. Я осекся на месте. О, разумеется,
припоминая все тогдашнее, парадоксальное и бесшабашное настроение мое, я
конечно бы вывернулся каким-нибудь "благороднейшим" порывом, или трескучим
словечком, или чем-нибудь, нo вдруг я заметил в нахмуренном лице Лизы
какое-то злобное, обвиняющее выражение, несправедливое выражение, почти
насмешку, и точно бес меня дернул:
- Вы, сударыня, - обратился я вдруг к ней, - кажется, часто посещаете в
квартире князя Дарью Онисимовну? Так не угодно ли вам передать ему самой вот
эти триста рублей, за которые вы меня сегодня уж так пилили!
Я вынул деньги и протянул ей. Ну поверят ли, что низкие слова эти были
сказаны тогда без всякой цели, то есть без малейшего намека на что-нибудь.
Да и намека такого не могло быть, потому что в ту минуту я ровнешенько
ничего не знал. Может быть, у меня было лишь желание чем-нибудь кольнуть ее,
сравнительно ужасно невинным, вроде того, что вот, дескать, барышня, а не в
свое дело мешается, так вот не угодно ли, если уж непременно вмешаться
хотите, самой встретиться с этим
за плечо, прошептал мне: "Он тебе все лжет".
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно он
в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия,
как сообразил я после). Но это слово "он тебе все лжет" было так неожиданно
и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что
я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел нa него; но
Версилов поспешил рассмеяться.
- Ну и слава богу! - сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне
на ухо, - а то я было подумала... Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то
люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг
у дружки не будет?
- Тем-то и безнравственна родственная любовь, мама, что она - не
заслуженная. Любовь надо заслужить.
- Пока-то еще заслужишь, а здесь тебя и ни за что любят.
Все вдруг рассмеялись.
- Ну, мама, вы, может, и не хотели выстрелить, а птицу убили! -
вскричал я, тоже рассмеявшись.
- А ты уж и в самом деле вообразил, что тебя есть за что любить, -
набросилась опять Татьяна Павловна, - мало того, что даром тебя любят, тебя
сквозь отвращенье они любят!
- Ан вот нет! - весело вскричал я, - знаете ли, кто, может быть, сказал
мне сегодня, что меня любит?
- Хохоча над тобой, сказал! - вдруг как-то неестественно злобно
подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов. -
Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи
твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у
француза сшито, а ведь все это - грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит,
тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать не
стыдишься?
Мама до того вся вспыхнула, что я никогда еще не видал такого стыда на
ее лице. Меня всего передернуло:
- Если я трачу, то трачу свои деньги и отчетом никому не обязан, -
отрезал было я, весь покраснев.
- Чьи свои? Какие свои?
- Не мои, так Андрей Петровичевы. Он мне не откажет... Я брал у князя в
зачет его долга Андрею Петровичу...
- Друг мой, - проговорил вдруг твердо Версилов, - там моих денег ни
копейки нет.
Фраза была ужасно значительна. Я осекся на месте. О, разумеется,
припоминая все тогдашнее, парадоксальное и бесшабашное настроение мое, я
конечно бы вывернулся каким-нибудь "благороднейшим" порывом, или трескучим
словечком, или чем-нибудь, нo вдруг я заметил в нахмуренном лице Лизы
какое-то злобное, обвиняющее выражение, несправедливое выражение, почти
насмешку, и точно бес меня дернул:
- Вы, сударыня, - обратился я вдруг к ней, - кажется, часто посещаете в
квартире князя Дарью Онисимовну? Так не угодно ли вам передать ему самой вот
эти триста рублей, за которые вы меня сегодня уж так пилили!
Я вынул деньги и протянул ей. Ну поверят ли, что низкие слова эти были
сказаны тогда без всякой цели, то есть без малейшего намека на что-нибудь.
Да и намека такого не могло быть, потому что в ту минуту я ровнешенько
ничего не знал. Может быть, у меня было лишь желание чем-нибудь кольнуть ее,
сравнительно ужасно невинным, вроде того, что вот, дескать, барышня, а не в
свое дело мешается, так вот не угодно ли, если уж непременно вмешаться
хотите, самой встретиться с этим