князем, с молодым человеком, с
петербургским офицером, и ему передать, "если уж так захотели ввязываться в
дела молодых людей". Но каково было мое изумление, когда вдруг встала мама
и, подняв передо мной палец и грозя мне, крикнула:
- Не смей! Не смей!
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с
места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной
раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не
долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже
не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты
смотрела на меня молча:
- Да неужто ты в самом деле что-нибудь хотел сморозить? - загадочно
воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, не дождавшись
моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным
видом встал из-за стола и взял в углу свою шляпу.
- Я полагаю, что ты вовсе не так глуп, а только невинен, - промямлил он
мне насмешливо. - Если придут, скажи, чтоб меня не ждали к пирожному: я
немножко пройдусь.
Я остался один; сначала мне было странно, потом обидно, а потом я ясно
увидел, что я виноват. Впрочем, я не знал, в чем, собственно, я виноват, а
только что-то почувствовал. Я сидел у окна и ждал. Прождав минут десять, я
тоже взял шляпу и пошел наверх, в мою бывшую светелку. Я знал, что они там,
то есть мама и Лиза, и что Татьяна Павловна уже ушла. Так я их и нашел обеих
вместе на моем диване, об чем-то шептавшихся. При моем появлении обе тотчас
же перестали шептаться. К удивлению моему, они на меня не сердились; мама по
крайней мере мне улыбнулась.
- Я, мама, виноват... - начал было я.
- Ну, ну, ничего, - перебила мама, - а вот любите только друг дружку и
никогда не ссорьтесь, то и бог счастья пошлет.
- Он, мама, никогда меня не обидит, я вам это говорю! - убежденно и с
чувством проговорила Лиза.
- Если б не эта только Татьяна Павловна, ничего бы не вышло, - вскричал
я, - скверная она!
- Видите, мама? Слышите? - указала ей на меня Лиза.
- Я вот что вам скажу обеим, - провозгласил я, - если в свете гадко, то
гадок только я, а все остальное - прелесть!
- Аркаша, не рассердись, милый, а кабы ты в самом деле перестал...
- Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду,
особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег
там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею... Я, впрочем, должен с
ним объясниться... Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал... неловкое
слово... мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и
очень люблю Христа...
У нас в прошлый раз действительно вышел разговор в этом роде; мама была
очень огорчена и встревожена. Выслушав меня теперь, она улыбнулась мне как
ребенку:
- Христос, Аркаша, все простит: и хулу твою простит, и хуже твоего
простит. Христос - отец, Христос не нуждается и сиять будет даже в самой
глубокой тьме...
Я с ними простился и вышел, подумывая о шансах увидеться сегодня с
Версиловым; мне очень надо было переговорить с ним, а давеча нельзя было. Я
сильно подозревал, что он дожидается у меня на квартире. Пошел я пешком; с
тепла принялось слегка морозить, и пройтись было очень приятно.
II.
Я жил близ Вознесенского моста, в огромном доме, на дворе. Почти входя
в воро
петербургским офицером, и ему передать, "если уж так захотели ввязываться в
дела молодых людей". Но каково было мое изумление, когда вдруг встала мама
и, подняв передо мной палец и грозя мне, крикнула:
- Не смей! Не смей!
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с
места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной
раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не
долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже
не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты
смотрела на меня молча:
- Да неужто ты в самом деле что-нибудь хотел сморозить? - загадочно
воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, не дождавшись
моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным
видом встал из-за стола и взял в углу свою шляпу.
- Я полагаю, что ты вовсе не так глуп, а только невинен, - промямлил он
мне насмешливо. - Если придут, скажи, чтоб меня не ждали к пирожному: я
немножко пройдусь.
Я остался один; сначала мне было странно, потом обидно, а потом я ясно
увидел, что я виноват. Впрочем, я не знал, в чем, собственно, я виноват, а
только что-то почувствовал. Я сидел у окна и ждал. Прождав минут десять, я
тоже взял шляпу и пошел наверх, в мою бывшую светелку. Я знал, что они там,
то есть мама и Лиза, и что Татьяна Павловна уже ушла. Так я их и нашел обеих
вместе на моем диване, об чем-то шептавшихся. При моем появлении обе тотчас
же перестали шептаться. К удивлению моему, они на меня не сердились; мама по
крайней мере мне улыбнулась.
- Я, мама, виноват... - начал было я.
- Ну, ну, ничего, - перебила мама, - а вот любите только друг дружку и
никогда не ссорьтесь, то и бог счастья пошлет.
- Он, мама, никогда меня не обидит, я вам это говорю! - убежденно и с
чувством проговорила Лиза.
- Если б не эта только Татьяна Павловна, ничего бы не вышло, - вскричал
я, - скверная она!
- Видите, мама? Слышите? - указала ей на меня Лиза.
- Я вот что вам скажу обеим, - провозгласил я, - если в свете гадко, то
гадок только я, а все остальное - прелесть!
- Аркаша, не рассердись, милый, а кабы ты в самом деле перестал...
- Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду,
особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег
там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею... Я, впрочем, должен с
ним объясниться... Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал... неловкое
слово... мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и
очень люблю Христа...
У нас в прошлый раз действительно вышел разговор в этом роде; мама была
очень огорчена и встревожена. Выслушав меня теперь, она улыбнулась мне как
ребенку:
- Христос, Аркаша, все простит: и хулу твою простит, и хуже твоего
простит. Христос - отец, Христос не нуждается и сиять будет даже в самой
глубокой тьме...
Я с ними простился и вышел, подумывая о шансах увидеться сегодня с
Версиловым; мне очень надо было переговорить с ним, а давеча нельзя было. Я
сильно подозревал, что он дожидается у меня на квартире. Пошел я пешком; с
тепла принялось слегка морозить, и пройтись было очень приятно.
II.
Я жил близ Вознесенского моста, в огромном доме, на дворе. Почти входя
в воро