о
выигрыше у Зерщикова. Я подавлял мысль, но впечатление не мог подавить и
вздрагивал при одном воспоминании. Этот выигрыш укусил мое сердце. Неужели я
рожден игроком? По крайней мере - наверное, что с качествами игрока. Даже и
теперь, когда все это пишу, я минутами люблю думать об игре! Мне случается
целые часы проводить иногда, сидя молча, в игорных расчетах в уме и в мечтах
о том, как это все идет, как я ставлю и беру. Да, во мне много разных
"качеств", и душа у меня неспокойная.
В десять часов я намеревался отправиться к Стебелькову, и пешком.
Матвея я отправил домой, только что тот явился. Пока пил кофей, старался
обдуматься. Почему-то я был доволен; вникнув мгновенно в себя, догадался,
что доволен, главное, тем, что "буду сегодня в доме князя Николая
Ивановича". Но день этот в жизни моей был роковой и неожиданный и как раз
начался сюрпризом.
Ровно в десять часов отворилась наотмашь моя дверь и влетела - Татьяна
Павловна. Я всего мог ожидать, только не ее посещения, и вскочил перед ней в
испуге. Лицо ее было свирепо, жесты беспорядочны, и, спросить ее, она бы
сама, может, не сказала: зачем вбежала ко мне? Предупрежу заранее: она
только что получила одно чрезвычайное, подавившее ее известие и была под
самым первым впечатлением его. А известие задевало и меня.
Впрочем, она пробыла у меня полминуты, ну, положим, всю минуту, только
уж не более. Она так и вцепилась в меня.
- Так ты вот как! - стала она передо мной, вся изогнувшись вперед. - Ах
ты, пащенок! Что ты это наделал? Аль еще не знаешь? Кофей пьет! Ах ты,
болтушка, ах ты, мельница, ах ты, любовник из бумажки... да таких розгами
секут, розгами, розгами!
- Татьяна Павловна, что случилось? Что сделалось? Мама?..
- Узнаешь! - грозно вскричала она и выбежала из комнаты, - только я ее
и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна мысль, и не
мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что "любовник из
бумажки" было в криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал
сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к
князю Николаю Ивановичу. "Там - всему ключ!" - подумал я инстинктивно.
Удивительно каким образом, но Стебельков уже все знал об Анне
Андреевне, и даже в подробностях; не описываю его разговора и жестов, но он
был в восторге, в исступлении восторга от "художественности подвига".
- Вот это - особа-с! Нет-с, вот это - так особа! - восклицал он. -
Нет-с, это не по-нашему; мы вот сидим да и ничего, а тут захотелось испить
водицы в настоящем источнике - и испила. Это... это - древняя статуя! Это -
древняя статуя Минервы-с, только ходит и современное платье носит!
Я попросил его перейти к делу; все дело, как я и предугадал вполне,
заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить
окончательной помощи у князя Николая Ивановича. "Не то ведь ему очень, очень
плохо может быть, и не по моей уж воле; так иль не так?" Он заглядывал мне в
глаза, но, кажется, не предполагал, что мне что-нибудь более вчерашнего
известно. Да и не мог предположить: само собою разумеется, что я ни словом,
ни намеком не выдал, что знаю "об акциях". Объяснялись мы недолго, он тотчас
же стал обещать мне денег, "и значительно-с, значительно-с, только
способствуйте, чтоб князь поехал. Дело спешное, очень спешное, в том-
выигрыше у Зерщикова. Я подавлял мысль, но впечатление не мог подавить и
вздрагивал при одном воспоминании. Этот выигрыш укусил мое сердце. Неужели я
рожден игроком? По крайней мере - наверное, что с качествами игрока. Даже и
теперь, когда все это пишу, я минутами люблю думать об игре! Мне случается
целые часы проводить иногда, сидя молча, в игорных расчетах в уме и в мечтах
о том, как это все идет, как я ставлю и беру. Да, во мне много разных
"качеств", и душа у меня неспокойная.
В десять часов я намеревался отправиться к Стебелькову, и пешком.
Матвея я отправил домой, только что тот явился. Пока пил кофей, старался
обдуматься. Почему-то я был доволен; вникнув мгновенно в себя, догадался,
что доволен, главное, тем, что "буду сегодня в доме князя Николая
Ивановича". Но день этот в жизни моей был роковой и неожиданный и как раз
начался сюрпризом.
Ровно в десять часов отворилась наотмашь моя дверь и влетела - Татьяна
Павловна. Я всего мог ожидать, только не ее посещения, и вскочил перед ней в
испуге. Лицо ее было свирепо, жесты беспорядочны, и, спросить ее, она бы
сама, может, не сказала: зачем вбежала ко мне? Предупрежу заранее: она
только что получила одно чрезвычайное, подавившее ее известие и была под
самым первым впечатлением его. А известие задевало и меня.
Впрочем, она пробыла у меня полминуты, ну, положим, всю минуту, только
уж не более. Она так и вцепилась в меня.
- Так ты вот как! - стала она передо мной, вся изогнувшись вперед. - Ах
ты, пащенок! Что ты это наделал? Аль еще не знаешь? Кофей пьет! Ах ты,
болтушка, ах ты, мельница, ах ты, любовник из бумажки... да таких розгами
секут, розгами, розгами!
- Татьяна Павловна, что случилось? Что сделалось? Мама?..
- Узнаешь! - грозно вскричала она и выбежала из комнаты, - только я ее
и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна мысль, и не
мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что "любовник из
бумажки" было в криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал
сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к
князю Николаю Ивановичу. "Там - всему ключ!" - подумал я инстинктивно.
Удивительно каким образом, но Стебельков уже все знал об Анне
Андреевне, и даже в подробностях; не описываю его разговора и жестов, но он
был в восторге, в исступлении восторга от "художественности подвига".
- Вот это - особа-с! Нет-с, вот это - так особа! - восклицал он. -
Нет-с, это не по-нашему; мы вот сидим да и ничего, а тут захотелось испить
водицы в настоящем источнике - и испила. Это... это - древняя статуя! Это -
древняя статуя Минервы-с, только ходит и современное платье носит!
Я попросил его перейти к делу; все дело, как я и предугадал вполне,
заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить
окончательной помощи у князя Николая Ивановича. "Не то ведь ему очень, очень
плохо может быть, и не по моей уж воле; так иль не так?" Он заглядывал мне в
глаза, но, кажется, не предполагал, что мне что-нибудь более вчерашнего
известно. Да и не мог предположить: само собою разумеется, что я ни словом,
ни намеком не выдал, что знаю "об акциях". Объяснялись мы недолго, он тотчас
же стал обещать мне денег, "и значительно-с, значительно-с, только
способствуйте, чтоб князь поехал. Дело спешное, очень спешное, в том-