в Соден, а потом в
Бад-Гаштейн. Но как ты давно, однако же, не был, мой друг; да что с тобою? Я
тебя ожидал. И не правда ли, как много, много прошло с тех пор. Жаль только,
что я неспокоен; как только остаюсь один, то и неспокоен. Вот потому-то мне
и нельзя одному оставаться, не правда ли? Это ведь дважды два. Я это тотчас
же понял с первых же слов ее. О друг мой, она сказала всего только два
слова, но это... это было вроде великолепнейшего стихотворения. А впрочем,
ведь ты ей - брат, почти брат, не правда ли? Мой милый, недаром же я так
любил тебя! Клянусь, я все это предчувствовал. Я поцеловал у нее ручку и
заплакал.
Он вынул платок, как бы опять собираясь заплакать. Он был сильно
потрясен и, кажется, в одном из самых своих дурных "состояний", в каких я
мог его запомнить за все время нашего знакомства. Обыкновенно и даже почти
всегда он бывал несравненно свежее и бодрее.
- Я бы всех простил, друг мой, - лепетал он далее. - Мне хочется всех
простить, и я давно уже ни на кого не сержусь. Искусство, la poйsie dans la
vie, вспоможение несчастным и она, библейская красота. Quelle charmante
personne, a? Les chants de Salomon... non, ce n'est pas Salomon, c'est David
qui mettait une jeune belle dans son lit pour se chauffer dans sa
vieillesse. Enfin David, Salomon, все это кружится у меня в голове -
кавардак какой-то. Всякая вещь, cher enfant, может быть и величественна, и в
то же время смешна. Cette jeune belle de la vieillesse de David - c'est tout
un poиme, a y Поль де Кока вышла бы из этого какая-нибудь scиne de
bassinoire, и мы бы все смеялись. У Поль де Кока нет ни меры, ни вкуса, хотя
он с талантом... Катерина Николаевна улыбается... Я сказал, что мы не будем
мешать. Мы начали наш роман, и пусть нам дадут его докончить. Пусть это -
мечта, но пусть не отымают у нас эту мечту.
- То есть как же мечта, князь?
- Мечта? Как мечта? Ну пусть мечта, только пусть дадут нам умереть с
этой мечтой.
- О князь, к чему умирать? Жить, теперь только и жить!
- А я что же говорю? Я только это и твержу. Я решительно не знаю, для
чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо жизнь есть тоже
художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной
форме пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие
художественности. Но если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.
- Скажите, князь, это уже гласно?
- Нет! мой милый, отнюдь нет; мы все так и уговорились. Это семейно,
семейно и семейно. Пока я лишь открылся вполне Катерине Николавне, потому
что считаю себя перед нею виновным. О, Катерина Николавна - ангел, она
ангел!
- Да, да!
- Да? И ты - "да"? А я думал, что ты-то ей и враг. Ах да, кстати, она
ведь просила не принимать тебя более. И представь себе, когда ты вошел, я
это вдруг позабыл.
- Что вы говорите? - вскочил я, - за что? Когда? (Предчувствие не
обмануло меня; да, я именно в этом роде, предчувствовал с самой Татьяны!)
- Вчера, мой милый, вчера, я даже не понимаю, как ты теперь прошел, ибо
приняты меры. Как ты вошел?
- Я просто вошел.
- Вероятнее всего. Если б ты с хитростью вошел, они бы наверно тебя
изловили, а так как ты просто вошел, то они тебя и пропустили. Простота, mon
cher, это в сущности высочайшая хитрость.
- Я ничего не понимаю, стало быть, и вы р
Бад-Гаштейн. Но как ты давно, однако же, не был, мой друг; да что с тобою? Я
тебя ожидал. И не правда ли, как много, много прошло с тех пор. Жаль только,
что я неспокоен; как только остаюсь один, то и неспокоен. Вот потому-то мне
и нельзя одному оставаться, не правда ли? Это ведь дважды два. Я это тотчас
же понял с первых же слов ее. О друг мой, она сказала всего только два
слова, но это... это было вроде великолепнейшего стихотворения. А впрочем,
ведь ты ей - брат, почти брат, не правда ли? Мой милый, недаром же я так
любил тебя! Клянусь, я все это предчувствовал. Я поцеловал у нее ручку и
заплакал.
Он вынул платок, как бы опять собираясь заплакать. Он был сильно
потрясен и, кажется, в одном из самых своих дурных "состояний", в каких я
мог его запомнить за все время нашего знакомства. Обыкновенно и даже почти
всегда он бывал несравненно свежее и бодрее.
- Я бы всех простил, друг мой, - лепетал он далее. - Мне хочется всех
простить, и я давно уже ни на кого не сержусь. Искусство, la poйsie dans la
vie, вспоможение несчастным и она, библейская красота. Quelle charmante
personne, a? Les chants de Salomon... non, ce n'est pas Salomon, c'est David
qui mettait une jeune belle dans son lit pour se chauffer dans sa
vieillesse. Enfin David, Salomon, все это кружится у меня в голове -
кавардак какой-то. Всякая вещь, cher enfant, может быть и величественна, и в
то же время смешна. Cette jeune belle de la vieillesse de David - c'est tout
un poиme, a y Поль де Кока вышла бы из этого какая-нибудь scиne de
bassinoire, и мы бы все смеялись. У Поль де Кока нет ни меры, ни вкуса, хотя
он с талантом... Катерина Николаевна улыбается... Я сказал, что мы не будем
мешать. Мы начали наш роман, и пусть нам дадут его докончить. Пусть это -
мечта, но пусть не отымают у нас эту мечту.
- То есть как же мечта, князь?
- Мечта? Как мечта? Ну пусть мечта, только пусть дадут нам умереть с
этой мечтой.
- О князь, к чему умирать? Жить, теперь только и жить!
- А я что же говорю? Я только это и твержу. Я решительно не знаю, для
чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо жизнь есть тоже
художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной
форме пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие
художественности. Но если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.
- Скажите, князь, это уже гласно?
- Нет! мой милый, отнюдь нет; мы все так и уговорились. Это семейно,
семейно и семейно. Пока я лишь открылся вполне Катерине Николавне, потому
что считаю себя перед нею виновным. О, Катерина Николавна - ангел, она
ангел!
- Да, да!
- Да? И ты - "да"? А я думал, что ты-то ей и враг. Ах да, кстати, она
ведь просила не принимать тебя более. И представь себе, когда ты вошел, я
это вдруг позабыл.
- Что вы говорите? - вскочил я, - за что? Когда? (Предчувствие не
обмануло меня; да, я именно в этом роде, предчувствовал с самой Татьяны!)
- Вчера, мой милый, вчера, я даже не понимаю, как ты теперь прошел, ибо
приняты меры. Как ты вошел?
- Я просто вошел.
- Вероятнее всего. Если б ты с хитростью вошел, они бы наверно тебя
изловили, а так как ты просто вошел, то они тебя и пропустили. Простота, mon
cher, это в сущности высочайшая хитрость.
- Я ничего не понимаю, стало быть, и вы р