отвернувшись и махнув
на меня рукой. - Довольно я с вами со всеми возилась! Полно теперь! Хоть
провалитесь вы все сквозь землю!.. Только твою мать одну еще жалко...
Я, разумеется, побежал к Версилову. Но такое коварство! такое
коварство!
IV.
Версилов был не один. Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к
Катерине Николаевне и действительно (один только бог знает зачем) послав
копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня,
должен был ожидать и известных "последствий" своего поступка, а потому и
принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я
узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх,
"в гроб", а комнаты, и особенно наша "гостиная", были усиленно прибраны и
выметены. И действительно, в два часа пополудни пожаловал к нему один барон
Р., полковник, военный, господин лет сорока, немецкого происхождения,
высокий, сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как
и Бьоринг, и немного только плешивый. Это был один из тех баронов Р.,
которых очень много в русской военной службе, все людей с сильнейшим
баронским гонором, совершенно без состояния, живущих одним жалованьем и
чрезвычайных служак и фрунтовиков. Я не застал начала их объяснения; оба
были очень оживлены, да и как не быть. Версилов сидел на диване перед
столом, а барон в креслах сбоку. Версилов был бледен, но говорил сдержанно и
цедя слова, барон же возвышал голос и видимо наклонен был к порывистым
жестам, сдерживался через силу, но смотрел строго, высокомерно и даже
презрительно, хотя и не без некоторого удивления. Завидев меня, он
нахмурился, но Версилов почти мне обрадовался:
- Здравствуй, мой милый. Барон, это вот и есть тот самый очень молодой
человек, об котором упомянуто было в записке, и поверьте, он не помешает, а
даже может понадобиться. (Барон презрительно оглядел меня.) - Милый мой, -
прибавил мне Версилов, - я даже рад, что ты пришел, а потому посиди в углу,
прошу тебя, пока мы кончим с бароном Не беспокойтесь, барон, он только
посидит в углу.
Мне было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все это меня
поражало; я сел молча в угол, как можно более в угол, и просидел, не смигнув
и не пошевельнувшись, до конца объяснения...
- Еще раз вам повторяю, барон, - твердо отчеканивая слова, говорил
Версилов, - что Катерину Николаевну Ахмакову, которой я написал это
недостойное и болезненное письмо, я считаю не только наиблагороднейшим
существом, но и верхом всех совершенств!
- Такое опровержение своих же слов, как я уже вам заметил, похоже на
подтверждение их вновь, - промычал барон. - Ваши слова решительно
непочтительны.
- И однако, всего будет вернее, если вы их примете в точном смысле. Я,
видите ли, страдаю припадками и... разными расстройствами, и даже лечусь, а
потому и случилось, что в одну из подобных минут...
- Эти объяснения никак не могут входить. Еще и еще раз говорю вам, что
вы упорно продолжаете ошибаться, может быть, хотите нарочно ошибаться. Я уже
предупредил вас с самого начала, что весь вопрос относительно этой дамы, то
есть о письме вашем, собственно, к генеральше Ахмаковой долженствует, при
нашем теперешнем объяснении, быть устранен окончательно; вы же все
возвращаетесь. Барон Бьоринг просил меня и
на меня рукой. - Довольно я с вами со всеми возилась! Полно теперь! Хоть
провалитесь вы все сквозь землю!.. Только твою мать одну еще жалко...
Я, разумеется, побежал к Версилову. Но такое коварство! такое
коварство!
IV.
Версилов был не один. Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к
Катерине Николаевне и действительно (один только бог знает зачем) послав
копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня,
должен был ожидать и известных "последствий" своего поступка, а потому и
принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я
узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх,
"в гроб", а комнаты, и особенно наша "гостиная", были усиленно прибраны и
выметены. И действительно, в два часа пополудни пожаловал к нему один барон
Р., полковник, военный, господин лет сорока, немецкого происхождения,
высокий, сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как
и Бьоринг, и немного только плешивый. Это был один из тех баронов Р.,
которых очень много в русской военной службе, все людей с сильнейшим
баронским гонором, совершенно без состояния, живущих одним жалованьем и
чрезвычайных служак и фрунтовиков. Я не застал начала их объяснения; оба
были очень оживлены, да и как не быть. Версилов сидел на диване перед
столом, а барон в креслах сбоку. Версилов был бледен, но говорил сдержанно и
цедя слова, барон же возвышал голос и видимо наклонен был к порывистым
жестам, сдерживался через силу, но смотрел строго, высокомерно и даже
презрительно, хотя и не без некоторого удивления. Завидев меня, он
нахмурился, но Версилов почти мне обрадовался:
- Здравствуй, мой милый. Барон, это вот и есть тот самый очень молодой
человек, об котором упомянуто было в записке, и поверьте, он не помешает, а
даже может понадобиться. (Барон презрительно оглядел меня.) - Милый мой, -
прибавил мне Версилов, - я даже рад, что ты пришел, а потому посиди в углу,
прошу тебя, пока мы кончим с бароном Не беспокойтесь, барон, он только
посидит в углу.
Мне было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все это меня
поражало; я сел молча в угол, как можно более в угол, и просидел, не смигнув
и не пошевельнувшись, до конца объяснения...
- Еще раз вам повторяю, барон, - твердо отчеканивая слова, говорил
Версилов, - что Катерину Николаевну Ахмакову, которой я написал это
недостойное и болезненное письмо, я считаю не только наиблагороднейшим
существом, но и верхом всех совершенств!
- Такое опровержение своих же слов, как я уже вам заметил, похоже на
подтверждение их вновь, - промычал барон. - Ваши слова решительно
непочтительны.
- И однако, всего будет вернее, если вы их примете в точном смысле. Я,
видите ли, страдаю припадками и... разными расстройствами, и даже лечусь, а
потому и случилось, что в одну из подобных минут...
- Эти объяснения никак не могут входить. Еще и еще раз говорю вам, что
вы упорно продолжаете ошибаться, может быть, хотите нарочно ошибаться. Я уже
предупредил вас с самого начала, что весь вопрос относительно этой дамы, то
есть о письме вашем, собственно, к генеральше Ахмаковой долженствует, при
нашем теперешнем объяснении, быть устранен окончательно; вы же все
возвращаетесь. Барон Бьоринг просил меня и