(а
может, я и впрямь раздавил ему мозоль!). Но она видела, и видела, что меня
хватают слуги, и это все при ней, при ней! Когда я вбежал к Татьяне
Павловне, то в первую минуту не мог ничего говорить и нижняя челюсть моя
тряслась как в лихорадке. Да я и был в лихорадке и сверх того плакал... О, я
был так оскорблен!
- А! Что? Вытолкали? И поделом, и поделом! - проговорила Татьяна
Павловна; я молча опустился на диван и глядел на нее.
- Да что с ним? - оглядела она меня пристально. - На, выпей стакан,
выпей воду, выпей! Говори, что ты еще там накуролесил?
Я пробормотал, что меня выгнали, а Бьоринг толкнул на улице.
- Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся.
- И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в
ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это
была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно
воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной,
нелепой, разбойнической записки, слово в слово:
"Милостивая государыня, Катерина Николаевна,
Как вы ни развратны, по природе вашей и по искусству вашему, но все же
я думал, что вы сдержите ваши страсти и не посягнете по крайней мере на
детей. Но вы и этого не устыдились. Уведомляю вас, что известный вам
документ наверно не сожжен на свечке и никогда не был у Крафта, так что вы
ничего тут не выиграете. А потому и не развращайте напрасно юношу. Пощадите
его, он еще несовершеннолетний, почти мальчик, не развит и умственно и
физически, что ж вам в нем проку? Я беру в нем участие, а потому и рискнул
написать вам, хоть и не надеюсь на успех. Честь имею предупредить, что копию
с сего одновременно посылаю к барону Бьорингу. А. Версилов".
Я бледнел, читая, но потом вдруг вспыхнул, и губы мои затряслись от
негодования.
- Это он про меня! Это про то, что я открыл ему третьего дня! -
вскричал я в ярости.
- То-то и есть, что открыл! - вырвала у меня записку Татьяна Павловна.
- Но... я не то, совсем не то говорил! О боже, что она может обо мне
теперь подумать! Но ведь это сумасшедший? Ведь он сумасшедший... Я вчера его
видел. Когда письмо было послано?
- Вчера днем послано, вечером пришло, а сегодня она мне передала лично.
- Но я его видел вчера сам, он сумасшедший! Так не мог написать
Версилов, это писал сумасшедший! Кто может написать так женщине?
- А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от
злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится... А ты еще не знал
про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только
мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую
дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало
носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить?
Похвалиться вздумал?
- Но какая же ненависть! Какая ненависть! - хлопнул я себя по голове
рукой, - и за что, за что? К женщине! Что она ему такое сделала? Что такое у
них за сношения были, что такие письма можно писать?
- Не-на-висть! - с яростной насмешкой передразнила меня Татьяна
Павловна.
Кровь ударила мне опять в лицо: я вдруг как бы что-то понял совсем уже
новое; я глядел на нее вопросительно изо всех сил.
- Убирайся ты от меня! - взвизгнула она, быстро
может, я и впрямь раздавил ему мозоль!). Но она видела, и видела, что меня
хватают слуги, и это все при ней, при ней! Когда я вбежал к Татьяне
Павловне, то в первую минуту не мог ничего говорить и нижняя челюсть моя
тряслась как в лихорадке. Да я и был в лихорадке и сверх того плакал... О, я
был так оскорблен!
- А! Что? Вытолкали? И поделом, и поделом! - проговорила Татьяна
Павловна; я молча опустился на диван и глядел на нее.
- Да что с ним? - оглядела она меня пристально. - На, выпей стакан,
выпей воду, выпей! Говори, что ты еще там накуролесил?
Я пробормотал, что меня выгнали, а Бьоринг толкнул на улице.
- Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся.
- И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в
ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это
была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно
воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной,
нелепой, разбойнической записки, слово в слово:
"Милостивая государыня, Катерина Николаевна,
Как вы ни развратны, по природе вашей и по искусству вашему, но все же
я думал, что вы сдержите ваши страсти и не посягнете по крайней мере на
детей. Но вы и этого не устыдились. Уведомляю вас, что известный вам
документ наверно не сожжен на свечке и никогда не был у Крафта, так что вы
ничего тут не выиграете. А потому и не развращайте напрасно юношу. Пощадите
его, он еще несовершеннолетний, почти мальчик, не развит и умственно и
физически, что ж вам в нем проку? Я беру в нем участие, а потому и рискнул
написать вам, хоть и не надеюсь на успех. Честь имею предупредить, что копию
с сего одновременно посылаю к барону Бьорингу. А. Версилов".
Я бледнел, читая, но потом вдруг вспыхнул, и губы мои затряслись от
негодования.
- Это он про меня! Это про то, что я открыл ему третьего дня! -
вскричал я в ярости.
- То-то и есть, что открыл! - вырвала у меня записку Татьяна Павловна.
- Но... я не то, совсем не то говорил! О боже, что она может обо мне
теперь подумать! Но ведь это сумасшедший? Ведь он сумасшедший... Я вчера его
видел. Когда письмо было послано?
- Вчера днем послано, вечером пришло, а сегодня она мне передала лично.
- Но я его видел вчера сам, он сумасшедший! Так не мог написать
Версилов, это писал сумасшедший! Кто может написать так женщине?
- А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от
злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится... А ты еще не знал
про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только
мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую
дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало
носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить?
Похвалиться вздумал?
- Но какая же ненависть! Какая ненависть! - хлопнул я себя по голове
рукой, - и за что, за что? К женщине! Что она ему такое сделала? Что такое у
них за сношения были, что такие письма можно писать?
- Не-на-висть! - с яростной насмешкой передразнила меня Татьяна
Павловна.
Кровь ударила мне опять в лицо: я вдруг как бы что-то понял совсем уже
новое; я глядел на нее вопросительно изо всех сил.
- Убирайся ты от меня! - взвизгнула она, быстро