рассуждал я тогда, - но я бросился к нему не
рассуждая. Что говорил я тогда, я совсем не помню, и вряд ли складно хоть
сколько-нибудь, вряд ли даже слова выговаривал ясно; но он очень слушал. Он
схватил первого попавшегося извозчика, и через несколько минут я сидел уже в
тепле, в его комнате.
III.
У всякого человека, кто бы он ни был, наверно, сохраняется какое-нибудь
воспоминание о чем-нибудь таком, с ним случившемся, на что он смотрит или
наклонен смотреть, как на нечто фантастическое, необычайное, выходящее из
ряда, почти чудесное, будет ли то - сон, встреча, гадание, предчувствие или
что-нибудь в этом роде. Я до сих пор наклонен смотреть на эту встречу мою с
Ламбертом как на нечто даже пророческое... судя по крайней мере по
обстоятельствам и последствиям встречи. Все это произошло, впрочем, по
крайней мере с одной стороны, в высшей степени натурально: он просто
возвращался с одного ночного своего занятия (какого - объяснится потом),
полупьяный, и в переулке, остановись у ворот на одну минуту, увидел меня.
Был же он в Петербурге всего только еще несколько дней.
Комната, в которой я очутился, была небольшой, весьма нехитро
меблированный нумер обыкновенного петербургского шамбргарни (7) средней
руки. Сам Ламберт был, впрочем, превосходно и богато одет. На полу валялись
два чемодана, наполовину лишь разобранные. Угол комнаты был загорожен
ширмами, закрывавшими кровать.
- Alphonsine! - крикнул Ламберт.
- Prйsente! - откликнулся из-за ширм дребезжащий женский голос с
парижским акцентом, и не более как через две минуты выскочила mademoiselle
Alphonsine, наскоро одетая, в распашонке, только что с постели, - странное
какое-то существо, высокого роста и сухощавая, как щепка, девица, брюнетка,
с длинной талией, с длинным лицом, с прыгающими глазами и с ввалившимися
щеками, - страшно износившееся существо!
- Скорей! (я перевожу, а он ей говорил по-французски), у них там уж
должен быть самовар; живо кипятку, красного вина и сахару, стакан сюда,
скорей, он замерз, это - мой приятель... проспал ночь на снегу.
- Malheureux! - вскричала было она, с театральным жестом всплеснув
руками.
- Но-но! - прикрикнул на нее Ламберт, словно на собачонку, и пригрозил
пальцем; она тотчас оставила жесты и побежала исполнять приказание.
Он меня осмотрел и ощупал; попробовал мой пульс, пощупал лоб, виски.
"Странно, - ворчал он, - как ты не замерз... впрочем, ты весь был закрыт
шубой, с головой, как в меховой норе сидел..."
Горячий стакан явился, я выхлебнул его с жадностью, и он оживил меня
тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в углу на диване и все говорил, -
я захлебывался говоря, - но что именно и как я рассказывал, опять-таки
совсем почти не помню; мгновениями и даже целыми промежутками совсем забыл.
Повторю: понял ли он что тогда из моих рассказов - не знаю; но об одном я
догадался потом уже ясно, а именно: он успел понять меня ровно настолько,
чтоб вывести заключение, что встречей со мной ему пренебрегать не следует...
Потом объясню в своем месте, какой он мог иметь тут расчет.
Я не только был оживлен ужасно, но минутами, кажется, весел. Припоминаю
солнце, вдруг осветившее комнату, когда подняли шторы, и затрещавшую печку,
которую кто-то затопил, - кто и как - не запомню. Памятна мне тоже черная
крошечная болонка, котору
рассуждая. Что говорил я тогда, я совсем не помню, и вряд ли складно хоть
сколько-нибудь, вряд ли даже слова выговаривал ясно; но он очень слушал. Он
схватил первого попавшегося извозчика, и через несколько минут я сидел уже в
тепле, в его комнате.
III.
У всякого человека, кто бы он ни был, наверно, сохраняется какое-нибудь
воспоминание о чем-нибудь таком, с ним случившемся, на что он смотрит или
наклонен смотреть, как на нечто фантастическое, необычайное, выходящее из
ряда, почти чудесное, будет ли то - сон, встреча, гадание, предчувствие или
что-нибудь в этом роде. Я до сих пор наклонен смотреть на эту встречу мою с
Ламбертом как на нечто даже пророческое... судя по крайней мере по
обстоятельствам и последствиям встречи. Все это произошло, впрочем, по
крайней мере с одной стороны, в высшей степени натурально: он просто
возвращался с одного ночного своего занятия (какого - объяснится потом),
полупьяный, и в переулке, остановись у ворот на одну минуту, увидел меня.
Был же он в Петербурге всего только еще несколько дней.
Комната, в которой я очутился, была небольшой, весьма нехитро
меблированный нумер обыкновенного петербургского шамбргарни (7) средней
руки. Сам Ламберт был, впрочем, превосходно и богато одет. На полу валялись
два чемодана, наполовину лишь разобранные. Угол комнаты был загорожен
ширмами, закрывавшими кровать.
- Alphonsine! - крикнул Ламберт.
- Prйsente! - откликнулся из-за ширм дребезжащий женский голос с
парижским акцентом, и не более как через две минуты выскочила mademoiselle
Alphonsine, наскоро одетая, в распашонке, только что с постели, - странное
какое-то существо, высокого роста и сухощавая, как щепка, девица, брюнетка,
с длинной талией, с длинным лицом, с прыгающими глазами и с ввалившимися
щеками, - страшно износившееся существо!
- Скорей! (я перевожу, а он ей говорил по-французски), у них там уж
должен быть самовар; живо кипятку, красного вина и сахару, стакан сюда,
скорей, он замерз, это - мой приятель... проспал ночь на снегу.
- Malheureux! - вскричала было она, с театральным жестом всплеснув
руками.
- Но-но! - прикрикнул на нее Ламберт, словно на собачонку, и пригрозил
пальцем; она тотчас оставила жесты и побежала исполнять приказание.
Он меня осмотрел и ощупал; попробовал мой пульс, пощупал лоб, виски.
"Странно, - ворчал он, - как ты не замерз... впрочем, ты весь был закрыт
шубой, с головой, как в меховой норе сидел..."
Горячий стакан явился, я выхлебнул его с жадностью, и он оживил меня
тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в углу на диване и все говорил, -
я захлебывался говоря, - но что именно и как я рассказывал, опять-таки
совсем почти не помню; мгновениями и даже целыми промежутками совсем забыл.
Повторю: понял ли он что тогда из моих рассказов - не знаю; но об одном я
догадался потом уже ясно, а именно: он успел понять меня ровно настолько,
чтоб вывести заключение, что встречей со мной ему пренебрегать не следует...
Потом объясню в своем месте, какой он мог иметь тут расчет.
Я не только был оживлен ужасно, но минутами, кажется, весел. Припоминаю
солнце, вдруг осветившее комнату, когда подняли шторы, и затрещавшую печку,
которую кто-то затопил, - кто и как - не запомню. Памятна мне тоже черная
крошечная болонка, котору