u'avez vous, monsieur?
Она бросилась ко мне: со мной, кажется, был озноб, а может, и обморок.
Не могу выразить, какое тяжелое, болезненное впечатление производило на меня
это полусумасшедшее существо. Может быть, она вообразила, что ей велено
развлекать меня: по крайней мере она не отходила от меня ни на миг. Может
быть, она когда-нибудь была на сцене; она страшно декламировала, вертелась,
говорила без умолку, а я уже давно молчал. Все, что я мог понять из ее
рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то "la Maison de
monsieur Andrieux - hautes nouveautйs, articles de Paris, etc.", и даже
произошла, может быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то
отторгнута навеки от monsieur Andrieux, par ce monstre furieux et
inconcevable, и вот в том-то и заключалась трагедия... Она рыдала, но мне
казалось, что это только так, для порядка, и что она вовсе не плачет; порой
мне чудилось, что она вдруг вся, как скелет, рассыплется; она выговаривала
слова каким-то раздавленным, дребезжащим голосом; слово prйfйrable,
например, она произносила prйfй-a-able и на слоге а словно блеяла как овца.
Раз очнувшись, я увидел, что она делает среди комнаты пируэт, но она не
танцевала, а относился этот пируэт как-то тоже к рассказу, а она только
изображала в лицах. Вдруг она бросилась и раскрыла маленькое, старенькое
расстроенное фортепьянце, бывшее в комнате, забренчала и запела... Кажется,
я минут на десять или более забылся совсем, заснул, но взвизгнула болонка, и
я очнулся: сознание вдруг на мгновение воротилось ко мне вполне и осветило
меня всем своим светом; я вскочил в ужасе.
"Ламберт, я у Ламберта!" - подумал я и, схватив шапку, бросился к моей
шубе.
- Oщ allez-vous, monsieur? - прокричала зоркая Альфонсина.
- Я хочу прочь, я хочу выйти! Пустите меня, не держите меня...
- Oui, monsieur! - изо всех сил подтвердила Альфонсина и бросилась сама
отворить мне дверь в коридор. - Mais ce n'est pas loin, monsieur, c'est pas
loin du tout, зa ne vaut pas la peine de mettre votre chouba, c'est ici
prиs, monsieur! - восклицала она на весь коридор. Выбежав из комнаты, я
повернул направо.
- Par ici, monsieur, c'est par ici! - восклицала она изо всех сил,
уцепившись за мою шубу своими длинными костлявыми пальцами, а другой рукой
указывая мне налево по коридору куда-то, куда я вовсе не хотел идти. Я
вырвался и побежал к выходным дверям на лестницу.
- Il s'en va, il s'en va! - гналась за мною Альфонсина, крича своим
разорванным голосом, - mais il me tuera, monsieur, il me tuera! - Но я уже
выскочил на лестницу и, несмотря на то, что она даже и по лестнице гналась
за мной, успел-таки отворить выходную дверь, выскочить на улицу и броситься
на первого извозчика. Я дал адрес мамы...
IV.
Но сознание, блеснув на миг, быстро потухло. Я еще помню чуть-чуть, как
довезли меня и ввели к маме, но там я почти тотчас же впал в совершенное уже
беспамятство. На другой день, как рассказывали мне потом (да и сам я это,
впрочем, запомнил), рассудок мой опять было на мгновение прояснился. Я
запомнил себя в комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня лица
Версилова, мамы, Лизы, помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о
князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня. Они рассказывали
потом, что я с ужасом все спрашивал про какого-то Л
Она бросилась ко мне: со мной, кажется, был озноб, а может, и обморок.
Не могу выразить, какое тяжелое, болезненное впечатление производило на меня
это полусумасшедшее существо. Может быть, она вообразила, что ей велено
развлекать меня: по крайней мере она не отходила от меня ни на миг. Может
быть, она когда-нибудь была на сцене; она страшно декламировала, вертелась,
говорила без умолку, а я уже давно молчал. Все, что я мог понять из ее
рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то "la Maison de
monsieur Andrieux - hautes nouveautйs, articles de Paris, etc.", и даже
произошла, может быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то
отторгнута навеки от monsieur Andrieux, par ce monstre furieux et
inconcevable, и вот в том-то и заключалась трагедия... Она рыдала, но мне
казалось, что это только так, для порядка, и что она вовсе не плачет; порой
мне чудилось, что она вдруг вся, как скелет, рассыплется; она выговаривала
слова каким-то раздавленным, дребезжащим голосом; слово prйfйrable,
например, она произносила prйfй-a-able и на слоге а словно блеяла как овца.
Раз очнувшись, я увидел, что она делает среди комнаты пируэт, но она не
танцевала, а относился этот пируэт как-то тоже к рассказу, а она только
изображала в лицах. Вдруг она бросилась и раскрыла маленькое, старенькое
расстроенное фортепьянце, бывшее в комнате, забренчала и запела... Кажется,
я минут на десять или более забылся совсем, заснул, но взвизгнула болонка, и
я очнулся: сознание вдруг на мгновение воротилось ко мне вполне и осветило
меня всем своим светом; я вскочил в ужасе.
"Ламберт, я у Ламберта!" - подумал я и, схватив шапку, бросился к моей
шубе.
- Oщ allez-vous, monsieur? - прокричала зоркая Альфонсина.
- Я хочу прочь, я хочу выйти! Пустите меня, не держите меня...
- Oui, monsieur! - изо всех сил подтвердила Альфонсина и бросилась сама
отворить мне дверь в коридор. - Mais ce n'est pas loin, monsieur, c'est pas
loin du tout, зa ne vaut pas la peine de mettre votre chouba, c'est ici
prиs, monsieur! - восклицала она на весь коридор. Выбежав из комнаты, я
повернул направо.
- Par ici, monsieur, c'est par ici! - восклицала она изо всех сил,
уцепившись за мою шубу своими длинными костлявыми пальцами, а другой рукой
указывая мне налево по коридору куда-то, куда я вовсе не хотел идти. Я
вырвался и побежал к выходным дверям на лестницу.
- Il s'en va, il s'en va! - гналась за мною Альфонсина, крича своим
разорванным голосом, - mais il me tuera, monsieur, il me tuera! - Но я уже
выскочил на лестницу и, несмотря на то, что она даже и по лестнице гналась
за мной, успел-таки отворить выходную дверь, выскочить на улицу и броситься
на первого извозчика. Я дал адрес мамы...
IV.
Но сознание, блеснув на миг, быстро потухло. Я еще помню чуть-чуть, как
довезли меня и ввели к маме, но там я почти тотчас же впал в совершенное уже
беспамятство. На другой день, как рассказывали мне потом (да и сам я это,
впрочем, запомнил), рассудок мой опять было на мгновение прояснился. Я
запомнил себя в комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня лица
Версилова, мамы, Лизы, помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о
князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня. Они рассказывали
потом, что я с ужасом все спрашивал про какого-то Л