анной гордости, совершенно бессмысленной; все
от самолюбия.
- Извините, князь, я - не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарович, -
резко отрезал я, совсем уж забыв, что нужно бы ответить дамам поклоном. Черт
бы взял эту неблагопристойную минуту!
- Mais... tiens! - вскричал было князь, ударив себя пальцем по лбу.
- Где вы учились? - раздался надо мной глупенький и протяжный вопрос
прямо подошедшей ко мне подушки.
- В Москве-с, в гимназии.
- А! Я слышала. Что, там хорошо учат?
- Очень хорошо.
Я все стоял, а говорил точно солдат на рапорте. Вопросы этой девицы,
бесспорно, были ненаходчивы, но, однако ж, она таки нашлась, чем замять мою
глупую выходку и облегчить смущение князя, который уж тем временем слушал с
веселой улыбкою какое-то веселое нашептыванье ему на ухо Версиловой, -
видимо, не обо мне. Но вопрос: зачем же эта девица, совсем мне незнакомая,
выискалась заминать мою глупую выходку и все прочее? Вместе с тем невозможно
было и представить себе, что она обращалась ко мне только так: тут было
намерение. Смотрела она на меня слишком любопытно, точно ей хотелось, чтоб и
я ее тоже очень заметил как можно больше. Все это я уже после сообразил и -
не ошибся.
- Как, разве сегодня? - вскричал вдруг князь, срываясь с места.
- Так вы не знали? - удивилась Версилова. - Olympe! князь не знал, что
Катерина Николаевна сегодня будет. Мы к ней и ехали, мы думали, она уже с
утренним поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо
с дороги и сказала нам пройти к вам, а сама сейчас придет... Да вот и она!
Отворилась боковая дверь и - та женщина появилась!
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете
князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я провел в кабинете
минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не
знал портрета и после этих трех минут спросили меня: "Какая она?" - я бы
ничего не ответил, потому что все у меня заволоклось.
Я только помню из этих трех минут какую-то действительно прекрасную
женщину, которую князь целовал и крестил рукой и которая вдруг быстро стала
глядеть - так-таки прямо только что вошла - на меня. Я ясно расслышал, как
князь, очевидно показав на меня, пробормотал что-то, с маленьким каким-то
смехом, про нового секретаря и произнес мою фамилию. Она как-то вздернула
лицо, скверно на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг
шагнул, подошел к князю и пробормотал, ужасно дрожа, не доканчивая ни одного
слова, кажется стуча зубами:
- С тех пор я... мне теперь свои дела... Я иду.
И я повернулся и вышел. Мне никто не сказал ни слова, даже князь; все
только глядели. Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он "просто
струсил".
Да нужды нет!
Глава третья
I.
Именно нужды не было: высшее соображение поглощало все мелочи, и одно
могущественное чувство удовлетворяло меня за все. Я вышел в каком-то
восхищении. Ступив на улицу, я готов был запеть. Как нарочно, было
прелестное утро, солнце, прохожие, шум, движение, радость, толпа. Что,
неужели не обидела меня эта женщина? От кого бы перенес я такой взгляд и
такую нахальную улыбку без немедленного протеста, хотя бы глупейшего, - это
все равно, - с моей стороны? Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня
поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в глазах
от самолюбия.
- Извините, князь, я - не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарович, -
резко отрезал я, совсем уж забыв, что нужно бы ответить дамам поклоном. Черт
бы взял эту неблагопристойную минуту!
- Mais... tiens! - вскричал было князь, ударив себя пальцем по лбу.
- Где вы учились? - раздался надо мной глупенький и протяжный вопрос
прямо подошедшей ко мне подушки.
- В Москве-с, в гимназии.
- А! Я слышала. Что, там хорошо учат?
- Очень хорошо.
Я все стоял, а говорил точно солдат на рапорте. Вопросы этой девицы,
бесспорно, были ненаходчивы, но, однако ж, она таки нашлась, чем замять мою
глупую выходку и облегчить смущение князя, который уж тем временем слушал с
веселой улыбкою какое-то веселое нашептыванье ему на ухо Версиловой, -
видимо, не обо мне. Но вопрос: зачем же эта девица, совсем мне незнакомая,
выискалась заминать мою глупую выходку и все прочее? Вместе с тем невозможно
было и представить себе, что она обращалась ко мне только так: тут было
намерение. Смотрела она на меня слишком любопытно, точно ей хотелось, чтоб и
я ее тоже очень заметил как можно больше. Все это я уже после сообразил и -
не ошибся.
- Как, разве сегодня? - вскричал вдруг князь, срываясь с места.
- Так вы не знали? - удивилась Версилова. - Olympe! князь не знал, что
Катерина Николаевна сегодня будет. Мы к ней и ехали, мы думали, она уже с
утренним поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо
с дороги и сказала нам пройти к вам, а сама сейчас придет... Да вот и она!
Отворилась боковая дверь и - та женщина появилась!
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете
князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я провел в кабинете
минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не
знал портрета и после этих трех минут спросили меня: "Какая она?" - я бы
ничего не ответил, потому что все у меня заволоклось.
Я только помню из этих трех минут какую-то действительно прекрасную
женщину, которую князь целовал и крестил рукой и которая вдруг быстро стала
глядеть - так-таки прямо только что вошла - на меня. Я ясно расслышал, как
князь, очевидно показав на меня, пробормотал что-то, с маленьким каким-то
смехом, про нового секретаря и произнес мою фамилию. Она как-то вздернула
лицо, скверно на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг
шагнул, подошел к князю и пробормотал, ужасно дрожа, не доканчивая ни одного
слова, кажется стуча зубами:
- С тех пор я... мне теперь свои дела... Я иду.
И я повернулся и вышел. Мне никто не сказал ни слова, даже князь; все
только глядели. Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он "просто
струсил".
Да нужды нет!
Глава третья
I.
Именно нужды не было: высшее соображение поглощало все мелочи, и одно
могущественное чувство удовлетворяло меня за все. Я вышел в каком-то
восхищении. Ступив на улицу, я готов был запеть. Как нарочно, было
прелестное утро, солнце, прохожие, шум, движение, радость, толпа. Что,
неужели не обидела меня эта женщина? От кого бы перенес я такой взгляд и
такую нахальную улыбку без немедленного протеста, хотя бы глупейшего, - это
все равно, - с моей стороны? Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня
поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в глазах