ее я был "подсыльный от
Версилова", а она была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит
в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет,
посредством одного документа; подозревала по крайней мере это. Тут была
дуэль на смерть. И вот - оскорблен я не был! Оскорбление было, но я его не
почувствовал! Куда! я даже был рад; приехав ненавидеть, я даже чувствовал,
что начинаю любить ее. "Я не знаю, может ли паук ненавидеть ту муху, которую
наметил и ловит? Миленькая мушка! Мне кажется, жертву любят; по крайней мере
можно любить. Я же вот люблю моего врага: мне, например, ужасно нравится,
что она так прекрасна. Мне ужасно нравится, сударыня, что вы так надменны и
величественны: были бы вы посмирнее, не было бы такого удовольствия. Вы
плюнули на меня, а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в лицо
настоящим плевком, то, право, я, может быть, не рассердился, потому что вы -
моя жертва, моя, а не его. Как обаятельна эта мысль! Нет, тайное сознание
могущества нестерпимо приятнее явного господства. Если б я был стомиллионный
богач, я бы, кажется, находил удовольствие именно ходить в самом стареньком
платье и чтоб меня принимали за человека самого мизерного, чуть не просящего
на бедность, толкали и презирали меня: с меня было бы довольно одного
сознания".
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того,
что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло
легкомысленнее: на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя
стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то бог!
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше
остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока
при вас, - всегда глубже, а на словах - смешнее и бесчестнее. Версилов мне
сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только
лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
II.
В это девятнадцатое число я сделал еще один "шаг".
В первый раз с приезда у меня очутились в кармане деньги, потому что
накопленные в два года мои шестьдесят рублей я отдал матери, о чем и
упомянул выше; но уже несколько дней назад я положил, в день получения
жалованья, сделать "пробу", о которой давно мечтал. Еще вчера я вырезал из
газеты адрес - объявление "судебного пристава при С.-Петербургском мировом
съезде" и проч., и проч. о том, что "девятнадцатого сего сентября, в
двенадцать часов утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д.,
в доме э такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт" и что
"опись, оценку и продаваемое имущество можно рассмотреть в день продажи" и
т. д., и т. д.
Был второй час в начале. Я поспешил по адресу пешком. Вот уже третий
год как я не беру извозчиков - такое дал слово (иначе не скопил бы
шестидесяти рублей). Я никогда не ходил на аукционы, я еще не позволял себе
этого; и хоть теперешний "шаг" мой был только примерный, но и к этому шагу я
положил прибегнуть лишь тогда, когда кончу с гимназией, когда порву со
всеми, когда забьюсь в скорлупу и стану совершенно свободен. Правда, я
далеко был не в "скорлупе" и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я
положил сделать лишь в виде пробы - так только, чтоб посмотреть, почти как
бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого
Версилова", а она была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит
в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет,
посредством одного документа; подозревала по крайней мере это. Тут была
дуэль на смерть. И вот - оскорблен я не был! Оскорбление было, но я его не
почувствовал! Куда! я даже был рад; приехав ненавидеть, я даже чувствовал,
что начинаю любить ее. "Я не знаю, может ли паук ненавидеть ту муху, которую
наметил и ловит? Миленькая мушка! Мне кажется, жертву любят; по крайней мере
можно любить. Я же вот люблю моего врага: мне, например, ужасно нравится,
что она так прекрасна. Мне ужасно нравится, сударыня, что вы так надменны и
величественны: были бы вы посмирнее, не было бы такого удовольствия. Вы
плюнули на меня, а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в лицо
настоящим плевком, то, право, я, может быть, не рассердился, потому что вы -
моя жертва, моя, а не его. Как обаятельна эта мысль! Нет, тайное сознание
могущества нестерпимо приятнее явного господства. Если б я был стомиллионный
богач, я бы, кажется, находил удовольствие именно ходить в самом стареньком
платье и чтоб меня принимали за человека самого мизерного, чуть не просящего
на бедность, толкали и презирали меня: с меня было бы довольно одного
сознания".
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того,
что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло
легкомысленнее: на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя
стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то бог!
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше
остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока
при вас, - всегда глубже, а на словах - смешнее и бесчестнее. Версилов мне
сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только
лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
II.
В это девятнадцатое число я сделал еще один "шаг".
В первый раз с приезда у меня очутились в кармане деньги, потому что
накопленные в два года мои шестьдесят рублей я отдал матери, о чем и
упомянул выше; но уже несколько дней назад я положил, в день получения
жалованья, сделать "пробу", о которой давно мечтал. Еще вчера я вырезал из
газеты адрес - объявление "судебного пристава при С.-Петербургском мировом
съезде" и проч., и проч. о том, что "девятнадцатого сего сентября, в
двенадцать часов утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д.,
в доме э такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт" и что
"опись, оценку и продаваемое имущество можно рассмотреть в день продажи" и
т. д., и т. д.
Был второй час в начале. Я поспешил по адресу пешком. Вот уже третий
год как я не беру извозчиков - такое дал слово (иначе не скопил бы
шестидесяти рублей). Я никогда не ходил на аукционы, я еще не позволял себе
этого; и хоть теперешний "шаг" мой был только примерный, но и к этому шагу я
положил прибегнуть лишь тогда, когда кончу с гимназией, когда порву со
всеми, когда забьюсь в скорлупу и стану совершенно свободен. Правда, я
далеко был не в "скорлупе" и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я
положил сделать лишь в виде пробы - так только, чтоб посмотреть, почти как
бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого