удожественностью, и сделаю так, как бы и не я писал, без участия
моего сердца, а вроде как бы entrefilet в газетах.
Дело в том, что товарищ моего детства Ламберт очень, и даже прямо, мог
бы быть причислен к тем мерзким шайкам мелких пройдох, которые сообщаются
взаимно ради того, что называют теперь шантажом и на что подыскивают теперь
в своде законов определения и наказания. Шайка, в которой участвовал
Ламберт, завелась еще в Москве и уже наделала там довольно проказ
(впоследствии она была отчасти обнаружена). Я слышал потом, что в Москве у
них, некоторое время, был чрезвычайно опытный и неглупый руководитель и уже
пожилой человек. Пускались они в свои предприятия и всею шайкою и по частям.
Производили же, рядом с самыми грязненькими и нецензурными вещами (о
которых, впрочем, известия уже являлись в газетах), - и довольно сложные и
даже хитрые предприятия под руководством их шефа. Об некоторых я потом
узнал, но не буду передавать подробностей. Упомяну лишь, что главный
характер их приемов состоял в том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей,
иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись к этим
лицам и грозили обнаружить документы (которых иногда совсем у них не было) и
за молчание требовали выкуп. Есть вещи и не грешные, и совсем не преступные,
но обнаружения которых испугается даже порядочный и твердый человек. Били
они большею частию на семейные тайны. Чтоб указать, как ловко действовал
иногда их шеф, расскажу, безо всяких подробностей и в трех только строках,
об одной их проделке. В одном весьма честном доме случилось действительно и
грешное и преступное дело; а именно жена одного известного и уважаемого
человека вошла в тайную любовную связь с одним молодым и богатым офицером.
Они это пронюхали и поступили так: прямо дали знать молодому человеку, что
уведомят мужа. Доказательств у них не было ни малейших, и молодой человек
про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость
приема и вся хитрость расчета состояла в этом случае лишь в том соображении,
что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так же и
сделает те же самые шаги, как если б получил самые математические
доказательства. Они били тут на знание характера этого человека и на знание
его семейных обстоятельств. Главное то, что в шайке участвовал один молодой
человек из самого порядочного круга и которому удалось предварительно
достать сведения. С любовника они содрали очень недурную сумму, и безо
всякой для себя опасности, потому что жертва сама жаждала тайны.
Ламберт хоть и участвовал, но всецело к той московской шайке не
принадлежал; войдя же во вкус, начал помаленьку и в виде пробы действовать
от себя. Скажу заранее: он на это был не совсем способен. Был он весьма
неглуп и расчетлив, но горяч и, сверх того, простодушен или, лучше сказать,
наивен, то есть не знал ни людей, ни общества. Он, например, вовсе, кажется,
не понимал значения того московского шефа и полагал, что направлять и
организировать такие предприятия очень легко. Наконец, он предполагал чуть
не всех такими же подлецами, как сам. Или, например, раз вообразив, что
такой-то человек боится или должен бояться потому-то и потому-то, он уже и
не сомневался в том, что тот действительно боится, как в аксиоме. Не умею я
это выразить; впоследствии разъясню ясне
моего сердца, а вроде как бы entrefilet в газетах.
Дело в том, что товарищ моего детства Ламберт очень, и даже прямо, мог
бы быть причислен к тем мерзким шайкам мелких пройдох, которые сообщаются
взаимно ради того, что называют теперь шантажом и на что подыскивают теперь
в своде законов определения и наказания. Шайка, в которой участвовал
Ламберт, завелась еще в Москве и уже наделала там довольно проказ
(впоследствии она была отчасти обнаружена). Я слышал потом, что в Москве у
них, некоторое время, был чрезвычайно опытный и неглупый руководитель и уже
пожилой человек. Пускались они в свои предприятия и всею шайкою и по частям.
Производили же, рядом с самыми грязненькими и нецензурными вещами (о
которых, впрочем, известия уже являлись в газетах), - и довольно сложные и
даже хитрые предприятия под руководством их шефа. Об некоторых я потом
узнал, но не буду передавать подробностей. Упомяну лишь, что главный
характер их приемов состоял в том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей,
иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись к этим
лицам и грозили обнаружить документы (которых иногда совсем у них не было) и
за молчание требовали выкуп. Есть вещи и не грешные, и совсем не преступные,
но обнаружения которых испугается даже порядочный и твердый человек. Били
они большею частию на семейные тайны. Чтоб указать, как ловко действовал
иногда их шеф, расскажу, безо всяких подробностей и в трех только строках,
об одной их проделке. В одном весьма честном доме случилось действительно и
грешное и преступное дело; а именно жена одного известного и уважаемого
человека вошла в тайную любовную связь с одним молодым и богатым офицером.
Они это пронюхали и поступили так: прямо дали знать молодому человеку, что
уведомят мужа. Доказательств у них не было ни малейших, и молодой человек
про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость
приема и вся хитрость расчета состояла в этом случае лишь в том соображении,
что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так же и
сделает те же самые шаги, как если б получил самые математические
доказательства. Они били тут на знание характера этого человека и на знание
его семейных обстоятельств. Главное то, что в шайке участвовал один молодой
человек из самого порядочного круга и которому удалось предварительно
достать сведения. С любовника они содрали очень недурную сумму, и безо
всякой для себя опасности, потому что жертва сама жаждала тайны.
Ламберт хоть и участвовал, но всецело к той московской шайке не
принадлежал; войдя же во вкус, начал помаленьку и в виде пробы действовать
от себя. Скажу заранее: он на это был не совсем способен. Был он весьма
неглуп и расчетлив, но горяч и, сверх того, простодушен или, лучше сказать,
наивен, то есть не знал ни людей, ни общества. Он, например, вовсе, кажется,
не понимал значения того московского шефа и полагал, что направлять и
организировать такие предприятия очень легко. Наконец, он предполагал чуть
не всех такими же подлецами, как сам. Или, например, раз вообразив, что
такой-то человек боится или должен бояться потому-то и потому-то, он уже и
не сомневался в том, что тот действительно боится, как в аксиоме. Не умею я
это выразить; впоследствии разъясню ясне