.
Главнейшее состояло в том, что существует документ, и что обладатель
его - я, и что этот документ имеет высокую ценность: в этом Ламберт не
сомневался. Здесь опускаю одно обстоятельство, о котором лучше будет сказать
впоследствии и в своем месте, но упомяну лишь о том, что обстоятельство это
наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании
и, главное, о ценности документа. (Обстоятельство роковое, предупреждаю
вперед, которого я-то уж никак вообразить не мог не только тогда, но даже до
самого конца всей истории, когда все вдруг рушилось и разъяснилось само
собой.) Итак, убежденный в главном, он, первым шагом, поехал к Анне
Андреевне.
А между тем для меня до сих пор задача: как мог он, Ламберт,
профильтроваться и присосаться к такой неприступной и высшей особе, как Анна
Андреевна? Правда, он взял справки, но что же из этого? Правда, он был одет
прекрасно, говорил по-парижски и носил французскую фамилию, но ведь не могла
же Анна Андреевна не разглядеть в нем тотчас же мошенника? Или предположить,
что мошенника-то ей и надо было тогда. Но неужели так?
Я никогда не мог узнать подробностей их свидания, но много раз потом
представлял себе в воображении эту сцену. Вероятнее всего, что Ламберт, с
первого слова и жеста, разыграл перед нею моего друга детства, трепещущего
за любимого и милого товарища. Но, уж конечно, в это же первое свидание
сумел очень ясно намекнуть и на то, что у меня "документ", дать знать, что
это - тайна, что один только он, Ламберт, обладает этой тайной и что я
собираюсь отмстить этим документом генеральше Ахмаковой, и проч., и проч.
Главное, мог разъяснить ей, как можно точнее, значение и ценность этой
бумажки. Что же до Анны Андреевны, то она именно находилась в таком
положении, что не могла не уцепиться за известие о чем-нибудь в этом роде,
не могла не выслушать с чрезвычайным вниманием и... не могла не пойти на
удочку - "из борьбы за существование". У ней именно как раз к тому времени
сократили ее жениха и увезли под опеку в Царское, да еще взяли и ее самое
под опеку. И вдруг такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на
ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то
есть математическое доказательство коварства намерений его дочки и всех тех,
которые его от нее отнимают, и что, стало быть, надо спасаться, хотя бы
бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне, и обвенчаться с нею
хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни
минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: "Mademoiselle, или оставайтесь
старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его
у подростка выкраду и вам передам... за вексель от вас в тридцать тысяч". Я
даже думаю, что именно так и было. О, он всех считал такими же подлецами,
как сам; повторяю, в нем было какое-то простодушие подлеца, невинность
подлеца... Так или этак, а весьма может быть, что и Анна Андреевна, даже и
при таком приступе, не смутилась ни на минуту, а отлично сумела сдержать
себя и выслушать шантажника, говорившего своим слогом - и все из
"широкости". Ну, разумеется, сперва покраснела немножко, а там скрепилась и
выслушала. И как воображу эту неприступную, гордую, действительно достойную
д
Главнейшее состояло в том, что существует документ, и что обладатель
его - я, и что этот документ имеет высокую ценность: в этом Ламберт не
сомневался. Здесь опускаю одно обстоятельство, о котором лучше будет сказать
впоследствии и в своем месте, но упомяну лишь о том, что обстоятельство это
наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании
и, главное, о ценности документа. (Обстоятельство роковое, предупреждаю
вперед, которого я-то уж никак вообразить не мог не только тогда, но даже до
самого конца всей истории, когда все вдруг рушилось и разъяснилось само
собой.) Итак, убежденный в главном, он, первым шагом, поехал к Анне
Андреевне.
А между тем для меня до сих пор задача: как мог он, Ламберт,
профильтроваться и присосаться к такой неприступной и высшей особе, как Анна
Андреевна? Правда, он взял справки, но что же из этого? Правда, он был одет
прекрасно, говорил по-парижски и носил французскую фамилию, но ведь не могла
же Анна Андреевна не разглядеть в нем тотчас же мошенника? Или предположить,
что мошенника-то ей и надо было тогда. Но неужели так?
Я никогда не мог узнать подробностей их свидания, но много раз потом
представлял себе в воображении эту сцену. Вероятнее всего, что Ламберт, с
первого слова и жеста, разыграл перед нею моего друга детства, трепещущего
за любимого и милого товарища. Но, уж конечно, в это же первое свидание
сумел очень ясно намекнуть и на то, что у меня "документ", дать знать, что
это - тайна, что один только он, Ламберт, обладает этой тайной и что я
собираюсь отмстить этим документом генеральше Ахмаковой, и проч., и проч.
Главное, мог разъяснить ей, как можно точнее, значение и ценность этой
бумажки. Что же до Анны Андреевны, то она именно находилась в таком
положении, что не могла не уцепиться за известие о чем-нибудь в этом роде,
не могла не выслушать с чрезвычайным вниманием и... не могла не пойти на
удочку - "из борьбы за существование". У ней именно как раз к тому времени
сократили ее жениха и увезли под опеку в Царское, да еще взяли и ее самое
под опеку. И вдруг такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на
ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то
есть математическое доказательство коварства намерений его дочки и всех тех,
которые его от нее отнимают, и что, стало быть, надо спасаться, хотя бы
бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне, и обвенчаться с нею
хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни
минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: "Mademoiselle, или оставайтесь
старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его
у подростка выкраду и вам передам... за вексель от вас в тридцать тысяч". Я
даже думаю, что именно так и было. О, он всех считал такими же подлецами,
как сам; повторяю, в нем было какое-то простодушие подлеца, невинность
подлеца... Так или этак, а весьма может быть, что и Анна Андреевна, даже и
при таком приступе, не смутилась ни на минуту, а отлично сумела сдержать
себя и выслушать шантажника, говорившего своим слогом - и все из
"широкости". Ну, разумеется, сперва покраснела немножко, а там скрепилась и
выслушала. И как воображу эту неприступную, гордую, действительно достойную
д