бить стремление к
общечеловеческому делу? - кричал учитель (он один только кричал, все
остальные говорили тихо). - Пусть Россия осуждена на второстепенность; но
можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть
патриотом, если он уже перестал в Россию верить?
- К тому же немец, - послышался опять голос.
- Я - русский, - сказал Крафт.
- Это - вопрос, не относящийся прямо к делу, - заметил Дергачев
перебившему.
- Выйдите из узкости вашей идеи, - не слушал ничего Тихомиров. - Если
Россия только материал для более благородных племен, то почему же ей и не
послужить таким материалом? Это - роль довольно еще благовидная. Почему не
успокоиться на этой идее ввиду расширения задачи? Человечество накануне
своего перерождения, которое уже началось. Предстоящую задачу отрицают
только слепые. Оставьте Россию, если вы в ней разуверились, и работайте для
будущего, - для будущего еще неизвестного народа, но который составится из
всего человечества, без разбора племен. И без того Россия умерла бы
когда-нибудь; народы, даже самые даровитые, живут всего по полторы, много по
две тысячи лет; не все ли тут равно: две тысячи или двести лет? Римляне не
прожили и полутора тысяч лет в живом виде и обратились тоже в материал. Их
давно нет, но они оставили идею, и она вошла элементом дальнейшего в судьбы
человечества. Как же можно сказать человеку, что нечего делать? Я
представить не могу положения, чтоб когда-нибудь было нечего делать! Делайте
для человечества и об остальном не заботьтесь.
Дела так много, что недостанет жизни, если внимательно оглянуться.
- Надо жить по закону природы и правды, - проговорила из-за двери
госпожа Дергачева. Дверь была капельку приотворена, и видно было, что она
стояла, держа ребенка у груди, с прикрытой грудью, и горячо прислушивалась.
Крафт слушал, слегка улыбаясь, и произнес наконец, как бы с несколько
измученным видом, впрочем с сильною искренностью:
- Я не понимаю, как можно, будучи под влиянием какой-нибудь
господствующей мысли, которой подчиняются ваш ум и сердце вполне, жить еще
чем-нибудь, что вне этой мысли?
- Но если вам доказано логически, математически, что ваш вывод
ошибочен, что вся мысль ошибочна, что вы не имеете ни малейшего права
исключать себя из всеобщей полезной деятельности из-за того только, что
Россия - предназначенная второстепенность; если вам указано, что вместо
узкого горизонта вам открывается бесконечность, что вместо узкой идеи
патриотизма...
- Э! - тихо махнул рукой Крафт, - я ведь сказал вам, что тут не
патриотизм.
- Тут, очевидно, недоумение, - ввязался вдруг Васин. - Ошибка в том,
что у Крафта не один логический вывод, а, так сказать, вывод, обратившийся в
чувство. Не все натуры одинаковы; у многих логический вывод обращается
иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все существо и которое
очень трудно изгнать или переделать. Чтоб вылечить такого человека, надо в
таком случае изменить самое это чувство, что возможно не иначе как заменив
его другим, равносильным. Это всегда трудно, а во многих случаях невозможно.
- Ошибка! - завопил спорщик, - логический вывод уже сам по себе
разлагает предрассудки. Разумное убеждение порождает то же чувство. Мысль
выходит из чувства и в свою очередь, водворяясь
общечеловеческому делу? - кричал учитель (он один только кричал, все
остальные говорили тихо). - Пусть Россия осуждена на второстепенность; но
можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть
патриотом, если он уже перестал в Россию верить?
- К тому же немец, - послышался опять голос.
- Я - русский, - сказал Крафт.
- Это - вопрос, не относящийся прямо к делу, - заметил Дергачев
перебившему.
- Выйдите из узкости вашей идеи, - не слушал ничего Тихомиров. - Если
Россия только материал для более благородных племен, то почему же ей и не
послужить таким материалом? Это - роль довольно еще благовидная. Почему не
успокоиться на этой идее ввиду расширения задачи? Человечество накануне
своего перерождения, которое уже началось. Предстоящую задачу отрицают
только слепые. Оставьте Россию, если вы в ней разуверились, и работайте для
будущего, - для будущего еще неизвестного народа, но который составится из
всего человечества, без разбора племен. И без того Россия умерла бы
когда-нибудь; народы, даже самые даровитые, живут всего по полторы, много по
две тысячи лет; не все ли тут равно: две тысячи или двести лет? Римляне не
прожили и полутора тысяч лет в живом виде и обратились тоже в материал. Их
давно нет, но они оставили идею, и она вошла элементом дальнейшего в судьбы
человечества. Как же можно сказать человеку, что нечего делать? Я
представить не могу положения, чтоб когда-нибудь было нечего делать! Делайте
для человечества и об остальном не заботьтесь.
Дела так много, что недостанет жизни, если внимательно оглянуться.
- Надо жить по закону природы и правды, - проговорила из-за двери
госпожа Дергачева. Дверь была капельку приотворена, и видно было, что она
стояла, держа ребенка у груди, с прикрытой грудью, и горячо прислушивалась.
Крафт слушал, слегка улыбаясь, и произнес наконец, как бы с несколько
измученным видом, впрочем с сильною искренностью:
- Я не понимаю, как можно, будучи под влиянием какой-нибудь
господствующей мысли, которой подчиняются ваш ум и сердце вполне, жить еще
чем-нибудь, что вне этой мысли?
- Но если вам доказано логически, математически, что ваш вывод
ошибочен, что вся мысль ошибочна, что вы не имеете ни малейшего права
исключать себя из всеобщей полезной деятельности из-за того только, что
Россия - предназначенная второстепенность; если вам указано, что вместо
узкого горизонта вам открывается бесконечность, что вместо узкой идеи
патриотизма...
- Э! - тихо махнул рукой Крафт, - я ведь сказал вам, что тут не
патриотизм.
- Тут, очевидно, недоумение, - ввязался вдруг Васин. - Ошибка в том,
что у Крафта не один логический вывод, а, так сказать, вывод, обратившийся в
чувство. Не все натуры одинаковы; у многих логический вывод обращается
иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все существо и которое
очень трудно изгнать или переделать. Чтоб вылечить такого человека, надо в
таком случае изменить самое это чувство, что возможно не иначе как заменив
его другим, равносильным. Это всегда трудно, а во многих случаях невозможно.
- Ошибка! - завопил спорщик, - логический вывод уже сам по себе
разлагает предрассудки. Разумное убеждение порождает то же чувство. Мысль
выходит из чувства и в свою очередь, водворяясь