л, что лечу
в яму, но я торопился, боясь возражений. Я слишком чувствовал, что сыплю как
сквозь решето, бессвязно и через десять мыслей в одиннадцатую, но я
торопился их убедить и перепобедить. Это так было для меня важно! Я три года
готовился! Но замечательно, что они вдруг замолчали, ровно ничего не
говорили, а все слушали. Я все продолжал обращаться к учителю:
- Именно-с. Один чрезвычайно умный человек говорил, между прочим, что
нет ничего труднее, как ответить на вопрос: "Зачем непременно надо быть
благородным?" Видите ли-с, есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные,
то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство, подлецы
стыдящиеся, то есть стыдящиеся собственной подлости, но при непременном
намерении все-таки ее докончить, и, наконец, просто подлецы, чистокровные
подлецы. Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще
шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его
будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с
голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор,
сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст. Вот его чувства!
Скажите, что я отвечу этому чистокровному подлецу на вопрос: "Почему он
непременно должен быть благородным?" И особенно теперь, в наше время,
которое вы так переделали. Потому что хуже того, что теперь, - никогда не
бывало. В нашем обществе совсем неясно, господа. Ведь вы бога отрицаете,
подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая, может заставить
меня действовать так, если мне выгоднее иначе? Вы говорите: "Разумное
отношение к человечеству есть тоже моя выгода"; а если я нахожу все эти
разумности неразумными, все эти казармы, фаланги? Да черт мне в них, и до
будущего, когда я один только раз на свете живу! Позвольте мне самому знать
мою выгоду: оно веселее. Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с
этим вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, - ни любви, ни
будущей жизни, ни признания за мной подвига? Нет-с, если так, то я самым
преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились!
- Превосходное желание!
- Впрочем, я всегда готов вместе.
- Еще лучше! (Это все тот голос.)
Остальные все продолжали молчать, все глядели и меня разглядывали; но
мало-помалу с разных концов комнаты началось хихиканье, еще тихое, но все
хихикали мне прямо в глаза. Васин и Крафт только не хихикали. С черными
бакенами тоже ухмылялся; он в упор смотрел на меня и слушал.
- Господа, - дрожал я весь, - я мою идею вам не скажу ни за что, но я
вас, напротив, с вашей же точки спрошу, - не думайте, что с моей, потому что
я, может быть, в тысячу раз больше люблю человечество, чем вы все, вместе
взятые! Скажите, - и вы уж теперь непременно должны ответить, вы обязаны,
потому что смеетесь, - скажите: чем прельстите вы меня, чтоб я шел за вами?
Скажите, чем докажете вы мне, что у вас будет лучше? Куда вы денете протест
моей личности в вашей казарме? Я давно, господа, желал с вами встретиться! У
вас будет казарма, общие квартиры, stricte nйcessaire, атеизм и общие жены
без детей - вот ваш финал, ведь я знаю-с. И за все за это, за ту маленькую
часть серединной выгоды, которую мне обеспечит ваша разумность, за кусок и
тепло, вы берете взамен всю мою личность! Позвольте-с:
в яму, но я торопился, боясь возражений. Я слишком чувствовал, что сыплю как
сквозь решето, бессвязно и через десять мыслей в одиннадцатую, но я
торопился их убедить и перепобедить. Это так было для меня важно! Я три года
готовился! Но замечательно, что они вдруг замолчали, ровно ничего не
говорили, а все слушали. Я все продолжал обращаться к учителю:
- Именно-с. Один чрезвычайно умный человек говорил, между прочим, что
нет ничего труднее, как ответить на вопрос: "Зачем непременно надо быть
благородным?" Видите ли-с, есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные,
то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство, подлецы
стыдящиеся, то есть стыдящиеся собственной подлости, но при непременном
намерении все-таки ее докончить, и, наконец, просто подлецы, чистокровные
подлецы. Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще
шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его
будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с
голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор,
сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст. Вот его чувства!
Скажите, что я отвечу этому чистокровному подлецу на вопрос: "Почему он
непременно должен быть благородным?" И особенно теперь, в наше время,
которое вы так переделали. Потому что хуже того, что теперь, - никогда не
бывало. В нашем обществе совсем неясно, господа. Ведь вы бога отрицаете,
подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая, может заставить
меня действовать так, если мне выгоднее иначе? Вы говорите: "Разумное
отношение к человечеству есть тоже моя выгода"; а если я нахожу все эти
разумности неразумными, все эти казармы, фаланги? Да черт мне в них, и до
будущего, когда я один только раз на свете живу! Позвольте мне самому знать
мою выгоду: оно веселее. Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с
этим вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, - ни любви, ни
будущей жизни, ни признания за мной подвига? Нет-с, если так, то я самым
преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились!
- Превосходное желание!
- Впрочем, я всегда готов вместе.
- Еще лучше! (Это все тот голос.)
Остальные все продолжали молчать, все глядели и меня разглядывали; но
мало-помалу с разных концов комнаты началось хихиканье, еще тихое, но все
хихикали мне прямо в глаза. Васин и Крафт только не хихикали. С черными
бакенами тоже ухмылялся; он в упор смотрел на меня и слушал.
- Господа, - дрожал я весь, - я мою идею вам не скажу ни за что, но я
вас, напротив, с вашей же точки спрошу, - не думайте, что с моей, потому что
я, может быть, в тысячу раз больше люблю человечество, чем вы все, вместе
взятые! Скажите, - и вы уж теперь непременно должны ответить, вы обязаны,
потому что смеетесь, - скажите: чем прельстите вы меня, чтоб я шел за вами?
Скажите, чем докажете вы мне, что у вас будет лучше? Куда вы денете протест
моей личности в вашей казарме? Я давно, господа, желал с вами встретиться! У
вас будет казарма, общие квартиры, stricte nйcessaire, атеизм и общие жены
без детей - вот ваш финал, ведь я знаю-с. И за все за это, за ту маленькую
часть серединной выгоды, которую мне обеспечит ваша разумность, за кусок и
тепло, вы берете взамен всю мою личность! Позвольте-с: