ристально с минуту смотрел ей в лицо и вдруг,
нагнувшись, поцеловал ее два раза в ее бледные губы. О, я понял наконец, что
это был человек уже совершенно вне себя. Вдруг он замахнулся на нее
револьвером, но, как бы догадавшись, обернул револьвер и навел его ей в
лицо. Я мгновенно, изо всей силы, схватил его за руку и закричал Тришатову.
Помню: мы оба боролись с ним, но он успел вырвать свою руку и выстрелить в
себя. Он хотел застрелить ее, а потом себя. Но когда мы не дали ее, то
уткнул револьвер себе прямо в сердце, но я успел оттолкнуть его руку кверху,
и пуля попала ему в плечо. В это мгновение с криком ворвалась Татьяна
Павловна; но он уже лежал на ковре без чувств, рядом с Ламбертом.
Глава тринадцатая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
I.
Теперь этой сцене минуло почти уже полгода, и многое утекло с тех пор,
многое совсем изменилось, а для меня давно уже наступила новая жизнь... Но
развяжу и я читателя.
Для меня по крайней мере первым вопросом, и тогда и еще долго спустя,
было: как мог Версилов соединиться с таким, как Ламберт, и какую цель он
имел тогда в виду? Мало-помалу я пришел к некоторому разъяснению: по-моему,
Версилов в те мгновения, то есть в тот весь последний день и накануне, не
мог иметь ровно никакой твердой цели и даже, я думаю, совсем тут и не
рассуждал, а был под влиянием какого-то вихря чувств. Впрочем, настоящего
сумасшествия я не допускаю вовсе, тем более что он - и теперь вовсе не
сумасшедший. Но "двойника" допускаю несомненно. Что такое, собственно,
двойник? Двойник, по крайней мере по одной медицинской книге одного
эксперта, которую я потом нарочно прочел, двойник - это есть не что иное,
как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души, которое
может повести к довольно худому концу. Да и сам Версилов в сцене у мамы
разъяснил нам это тогдашнее "раздвоение" его чувств и воли с страшною
искренностью. Но опять-таки повторю: та сцена у мамы, тот расколотый образ
хоть бесспорно произошли под влиянием настоящего двойника, но мне всегда с
тех пор мерещилось, что отчасти тут и некоторая злорадная аллегория,
некоторая как бы ненависть к ожиданиям этих женщин, некоторая злоба к их
правам и к их суду, и вот он, пополам с двойником, и разбил этот образ!
"Так, дескать, расколются и ваши ожидания!" Одним словом, если и был
двойник, то была и просто блажь... Но все это - только моя догадка; решить
же наверно - трудно.
Правда, несмотря на обожание Катерины Николаевны, в нем всегда
коренилось самое искреннее и глубочайшее неверие в ее нравственные
достоинства. Я наверно думаю, что он так и ждал тогда за дверью ее унижения
перед Ламбертом. Но хотел ли он того, если даже и ждал? Опять-таки повторяю:
я твердо верю, что он ничего не хотел и даже не рассуждал. Ему просто
хотелось быть тут, выскочить потом, сказать ей что-нибудь, а может быть -
может быть, и оскорбить, может быть, и убить ее... Все могло случиться
тогда; но только, придя с Ламбертом, он ничего не знал из того, что
случится. Прибавлю, что револьвер был Ламбертов, а сам он пришел безоружный.
У видя же ее гордое достоинство, а главное, не стерпев подлеца Ламберта,
грозившего ей, он выскочил - и уж затем потерял рассудок. Хотел ли он ее
застрелить в то мгновение? По-моему, сам не знал того, но наверно бы
застрелил, если б м
нагнувшись, поцеловал ее два раза в ее бледные губы. О, я понял наконец, что
это был человек уже совершенно вне себя. Вдруг он замахнулся на нее
револьвером, но, как бы догадавшись, обернул револьвер и навел его ей в
лицо. Я мгновенно, изо всей силы, схватил его за руку и закричал Тришатову.
Помню: мы оба боролись с ним, но он успел вырвать свою руку и выстрелить в
себя. Он хотел застрелить ее, а потом себя. Но когда мы не дали ее, то
уткнул револьвер себе прямо в сердце, но я успел оттолкнуть его руку кверху,
и пуля попала ему в плечо. В это мгновение с криком ворвалась Татьяна
Павловна; но он уже лежал на ковре без чувств, рядом с Ламбертом.
Глава тринадцатая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
I.
Теперь этой сцене минуло почти уже полгода, и многое утекло с тех пор,
многое совсем изменилось, а для меня давно уже наступила новая жизнь... Но
развяжу и я читателя.
Для меня по крайней мере первым вопросом, и тогда и еще долго спустя,
было: как мог Версилов соединиться с таким, как Ламберт, и какую цель он
имел тогда в виду? Мало-помалу я пришел к некоторому разъяснению: по-моему,
Версилов в те мгновения, то есть в тот весь последний день и накануне, не
мог иметь ровно никакой твердой цели и даже, я думаю, совсем тут и не
рассуждал, а был под влиянием какого-то вихря чувств. Впрочем, настоящего
сумасшествия я не допускаю вовсе, тем более что он - и теперь вовсе не
сумасшедший. Но "двойника" допускаю несомненно. Что такое, собственно,
двойник? Двойник, по крайней мере по одной медицинской книге одного
эксперта, которую я потом нарочно прочел, двойник - это есть не что иное,
как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души, которое
может повести к довольно худому концу. Да и сам Версилов в сцене у мамы
разъяснил нам это тогдашнее "раздвоение" его чувств и воли с страшною
искренностью. Но опять-таки повторю: та сцена у мамы, тот расколотый образ
хоть бесспорно произошли под влиянием настоящего двойника, но мне всегда с
тех пор мерещилось, что отчасти тут и некоторая злорадная аллегория,
некоторая как бы ненависть к ожиданиям этих женщин, некоторая злоба к их
правам и к их суду, и вот он, пополам с двойником, и разбил этот образ!
"Так, дескать, расколются и ваши ожидания!" Одним словом, если и был
двойник, то была и просто блажь... Но все это - только моя догадка; решить
же наверно - трудно.
Правда, несмотря на обожание Катерины Николаевны, в нем всегда
коренилось самое искреннее и глубочайшее неверие в ее нравственные
достоинства. Я наверно думаю, что он так и ждал тогда за дверью ее унижения
перед Ламбертом. Но хотел ли он того, если даже и ждал? Опять-таки повторяю:
я твердо верю, что он ничего не хотел и даже не рассуждал. Ему просто
хотелось быть тут, выскочить потом, сказать ей что-нибудь, а может быть -
может быть, и оскорбить, может быть, и убить ее... Все могло случиться
тогда; но только, придя с Ламбертом, он ничего не знал из того, что
случится. Прибавлю, что револьвер был Ламбертов, а сам он пришел безоружный.
У видя же ее гордое достоинство, а главное, не стерпев подлеца Ламберта,
грозившего ей, он выскочил - и уж затем потерял рассудок. Хотел ли он ее
застрелить в то мгновение? По-моему, сам не знал того, но наверно бы
застрелил, если б м