десят рублей даром дал".
"А я, - говорит, - утверждаю вас, что это правда".
"Да ты что ж, сама, что ли, - говорю, - ходила?"
А она краснеет, краснеет, глаз куда деть не знает.
"Да вы, - говорит, - что. Домна Платоновна, думаете? Вы, пожалуйста,
ничего такого не думайте! Ему восемьдесят лет. К нему много дам ходят, и
он ничего от них не требует".
"Что ж, - говорю, - он красотою, что ли, только вашею освещается?"
"Вашею? Почему же это, - говорит, - вы опять так утверждаете, что как
будто и я там была?" А сама так, как розан, и закраснелась.
"Чего ж, - говорю, - не утверждать? разве не видно, что была?"
"Ну так что ж такое, что была? Да, была".
"Что ж, очень, - говорю, - твоему счастию рада, что побывала в хорошем
доме".
"Ничего, - говорит, - там нехорошего нет. Я очень просто зашла, -
говорит, - к этой даме, что с ним знакома, и рассказала ей свои
обстоятельства... Она, разумеется, мне сначала сейчас те же предложения,
что и все делают... Я не захотела; ну, она и говорит: "Ну так вот, не
хотите ли к одному греку богатому сходить? Он ничего не требует и очень
много хорошеньким женщинам помогает. Я вам, - говорит, - адрес дам. У него
дочь на фортепиано учится, так вы будто как учительница придете, но к нему
самому ступайте, и ничего, - говорит, - вас стеснять не будет, а деньги
получите". Он, понимаете, Домна Платоновна, он уже очень
старый-престарый".
"Ничего, - говорю, - не понимаю".
Она, вижу, на мою недогадливость сердится. Ну, а я уж где там не
догадываюсь: я все отлично это понимаю, к чему оно клонит, а только хочу
ее стыдом-то этим помучить, чтоб совесть-то ее взяла хоть немножко.
"Ну как, - говорит, - не понимаете?"
"Да так, - говорю, - очень просто не понимаю, да и понимать не хочу".
"Отчего это так?"
"А оттого, - говорю, - что это отврат и противность, тьпфу!" Стыжу ее;
а она, смотрю, морг-морг и кидается ко мне на плечи, и целует, и плачучи
говорит: "А с чем же я все-таки поеду?"
"Как с чем, мол, поедешь? А с теми деньгами-то, что он тебе дал".
"Да он мне всего, - говорит, - десять рублей дал".
"Отчего так, - говорю, - десять? Как это - всем пятьдесят, а тебе всего
десять!"
"Черт его знает!" - говорит с сердцем.
И слезы даже у нее от большого сердца остановились.
"А то-то, мол, и есть!.. видно, ты чем-нибудь ему не потрафила. Ах вы,
- говорю, - дамки вы этакие, дамки! Не лучше ли, не честнее ли я тебе,
простая женщина, советовала, чем твоя благородная посоветовала?"
"Я сама, - говорит, - это вижу".
"Раньше, - говорю, - надо было видеть".
"Что ж я, - говорит, - Домна Платоновна... я же ведь теперь уж и
решилась", - и глаза это в землю тупит.
"На что ж, - говорю, - ты решилась?"
"Что ж, - говорит, - делать. Домна Платоновна, так, как вы говорили...
вижу я, что ничего я не могу пособить себе. Если б, - говорит, - хоть
хороший человек..."
"Что ж, - говорю, чтоб много ее словами не конфузить, - я, - говорю, -
отягощусь, похлопочу, но только уже и ты ж смотри, сделай милость, не
капризничай".
"Нет, - говорит, - уж куда!.." Вижу, сама давится, а сама твердо
отвечает: "Нет, - говорит, - отяготитесь, Домна Платоновна, я не буду
капризничать". Узнаю тут от нее, посидевши, что эта подлая Дисленьша ее
выгоняет, и то есть не то что выгоняет, а и десять рублей-то, что она,
несчастная, себе от
"А я, - говорит, - утверждаю вас, что это правда".
"Да ты что ж, сама, что ли, - говорю, - ходила?"
А она краснеет, краснеет, глаз куда деть не знает.
"Да вы, - говорит, - что. Домна Платоновна, думаете? Вы, пожалуйста,
ничего такого не думайте! Ему восемьдесят лет. К нему много дам ходят, и
он ничего от них не требует".
"Что ж, - говорю, - он красотою, что ли, только вашею освещается?"
"Вашею? Почему же это, - говорит, - вы опять так утверждаете, что как
будто и я там была?" А сама так, как розан, и закраснелась.
"Чего ж, - говорю, - не утверждать? разве не видно, что была?"
"Ну так что ж такое, что была? Да, была".
"Что ж, очень, - говорю, - твоему счастию рада, что побывала в хорошем
доме".
"Ничего, - говорит, - там нехорошего нет. Я очень просто зашла, -
говорит, - к этой даме, что с ним знакома, и рассказала ей свои
обстоятельства... Она, разумеется, мне сначала сейчас те же предложения,
что и все делают... Я не захотела; ну, она и говорит: "Ну так вот, не
хотите ли к одному греку богатому сходить? Он ничего не требует и очень
много хорошеньким женщинам помогает. Я вам, - говорит, - адрес дам. У него
дочь на фортепиано учится, так вы будто как учительница придете, но к нему
самому ступайте, и ничего, - говорит, - вас стеснять не будет, а деньги
получите". Он, понимаете, Домна Платоновна, он уже очень
старый-престарый".
"Ничего, - говорю, - не понимаю".
Она, вижу, на мою недогадливость сердится. Ну, а я уж где там не
догадываюсь: я все отлично это понимаю, к чему оно клонит, а только хочу
ее стыдом-то этим помучить, чтоб совесть-то ее взяла хоть немножко.
"Ну как, - говорит, - не понимаете?"
"Да так, - говорю, - очень просто не понимаю, да и понимать не хочу".
"Отчего это так?"
"А оттого, - говорю, - что это отврат и противность, тьпфу!" Стыжу ее;
а она, смотрю, морг-морг и кидается ко мне на плечи, и целует, и плачучи
говорит: "А с чем же я все-таки поеду?"
"Как с чем, мол, поедешь? А с теми деньгами-то, что он тебе дал".
"Да он мне всего, - говорит, - десять рублей дал".
"Отчего так, - говорю, - десять? Как это - всем пятьдесят, а тебе всего
десять!"
"Черт его знает!" - говорит с сердцем.
И слезы даже у нее от большого сердца остановились.
"А то-то, мол, и есть!.. видно, ты чем-нибудь ему не потрафила. Ах вы,
- говорю, - дамки вы этакие, дамки! Не лучше ли, не честнее ли я тебе,
простая женщина, советовала, чем твоя благородная посоветовала?"
"Я сама, - говорит, - это вижу".
"Раньше, - говорю, - надо было видеть".
"Что ж я, - говорит, - Домна Платоновна... я же ведь теперь уж и
решилась", - и глаза это в землю тупит.
"На что ж, - говорю, - ты решилась?"
"Что ж, - говорит, - делать. Домна Платоновна, так, как вы говорили...
вижу я, что ничего я не могу пособить себе. Если б, - говорит, - хоть
хороший человек..."
"Что ж, - говорю, чтоб много ее словами не конфузить, - я, - говорю, -
отягощусь, похлопочу, но только уже и ты ж смотри, сделай милость, не
капризничай".
"Нет, - говорит, - уж куда!.." Вижу, сама давится, а сама твердо
отвечает: "Нет, - говорит, - отяготитесь, Домна Платоновна, я не буду
капризничать". Узнаю тут от нее, посидевши, что эта подлая Дисленьша ее
выгоняет, и то есть не то что выгоняет, а и десять рублей-то, что она,
несчастная, себе от