да будет, и извольте его
посмотреть, а что такое если не годится - другого, - говорю, - найдем, и
сама ухожу. Только иду это с лестницы, а в швейцарской генерал мне
навстречу и вот он. И этот самый генерал, надо тебе сказать, хоть он и
штатский, но очень образованный. В доме у него роскошь такой: зеркала,
ланпы, золото везде, ковры, лакеи в перчатках, везде это духами накурено.
Одно слово, свой дом, и живут в свое удовольствие; два этажа сами
занимают: он, как взойдешь из швейцарской, сейчас налево; комнат восемь
один живет, а направо сейчас другая такая ж половина, в той сын старший,
тоже женатый уж года с два. На богатой тоже женился, и все как есть в доме
очень ее хвалят, говорят - предобрая барыня, только чахотка, должно, у нее
- очень уж худая. Ну, а наверху, сейчас по этакой лестнице -
широкая-преширокая лестница и вся цветами установлена - тут сама старуха,
как тетеря на токовище, сидит с меньшенькими детьми, и гувернеры-то эти
там же. Ну, знаешь уж, как на большую ногу живут!
Встретил меня генерал и говорит: "Здравствуй, Домна Платоновна!"
Превежливый барин.
"Здравствуйте, - говорю, - ваше превосходительство".
"У жены, что ль, была?" - спрашивает.
"Точно так, - говорю, - ваше превосходительство, у супруги вашей, у
генеральши была; кружевца, - говорю, - старинные приносила".
"Нет ли, - говорит, - у тебя чего, кроме кружевцов, хорошенького?"
"Как, - говорю, - не быть, ваше превосходительство! Для хороших, -
говорю, - людей всегда на свете есть что-нибудь хорошее".
"Ну, пойдем-ка, - говорит, - пройдемся; воздух, - говорит, - нынче
очень свежий".
"Погода, - отвечаю, - отличная, редко такой и дождешься".
Он выходит на улицу, и я за ним, а карета сзади нас по улице едет. Так
вместе по Моховой и идем - ей-богу правда. Препростодушный, говорю тебе,
барин!
"Что ж, - спрашивает, - чем же ты это нынче, Домна Платоновна, мне
похвалишься?"
"А уж тем, мол, ваше превосходительство, похвалюсь, что могу сказать,
что редкость".
- "Ой ли, правда?" - спрашивает - не верит, потому что он очень и
опытный - постоянно все по циркам да по балетам и везде страшно по этому
предмету со вниманием следит.
"Ну, уж хвалиться, - говорю, - вам, сударь, не стану, потому что,
кажется, изволите знать, что я попусту врать на ветер не охотница, а вы,
когда вам угодно, извольте, - говорю, - пожаловать. Гляженое лучше
хваленого".
"Так не лжешь, - говорит, - Домна Платоновна, стоящая штучка?"
"Одно слово, - отвечаю ему я, - ваше превосходительство, больше и
говорить не хочу. Не такой товар, чтоб еще нахваливать".
"Ну, посмотрим, - говорит, - посмотрим".
"Милости, - говорю, - просим. Когда пожалуете?"
"Да как-нибудь на этих днях, - говорит, - вероятно, заеду".
"Нет, - говорю, - ваше превосходительство, вы извольте назначить как
наверное, так, - говорю, - и ждать будем; а то я, - говорю, - тоже дома не
сижу: волка, мол, ноги кормят".
"Ну, так я, - говорит, - послезавтра, в пятницу, из присутствия заеду".
"Очень хорошо, - говорю, - я ей скажу, чтоб дожидалась".
"А у тебя, - спрашивает, - тут в узелке-то что-нибудь хорошенькое
есть?"
"Есть, - говорю, - штучка шелковых кружев черных, отличная. Половину, -
солгала ему, - половину, - говорю, - ваша супруга взяли, а половина, -
говорю, - как раз на двадцать рублей осталась".
"Н
посмотреть, а что такое если не годится - другого, - говорю, - найдем, и
сама ухожу. Только иду это с лестницы, а в швейцарской генерал мне
навстречу и вот он. И этот самый генерал, надо тебе сказать, хоть он и
штатский, но очень образованный. В доме у него роскошь такой: зеркала,
ланпы, золото везде, ковры, лакеи в перчатках, везде это духами накурено.
Одно слово, свой дом, и живут в свое удовольствие; два этажа сами
занимают: он, как взойдешь из швейцарской, сейчас налево; комнат восемь
один живет, а направо сейчас другая такая ж половина, в той сын старший,
тоже женатый уж года с два. На богатой тоже женился, и все как есть в доме
очень ее хвалят, говорят - предобрая барыня, только чахотка, должно, у нее
- очень уж худая. Ну, а наверху, сейчас по этакой лестнице -
широкая-преширокая лестница и вся цветами установлена - тут сама старуха,
как тетеря на токовище, сидит с меньшенькими детьми, и гувернеры-то эти
там же. Ну, знаешь уж, как на большую ногу живут!
Встретил меня генерал и говорит: "Здравствуй, Домна Платоновна!"
Превежливый барин.
"Здравствуйте, - говорю, - ваше превосходительство".
"У жены, что ль, была?" - спрашивает.
"Точно так, - говорю, - ваше превосходительство, у супруги вашей, у
генеральши была; кружевца, - говорю, - старинные приносила".
"Нет ли, - говорит, - у тебя чего, кроме кружевцов, хорошенького?"
"Как, - говорю, - не быть, ваше превосходительство! Для хороших, -
говорю, - людей всегда на свете есть что-нибудь хорошее".
"Ну, пойдем-ка, - говорит, - пройдемся; воздух, - говорит, - нынче
очень свежий".
"Погода, - отвечаю, - отличная, редко такой и дождешься".
Он выходит на улицу, и я за ним, а карета сзади нас по улице едет. Так
вместе по Моховой и идем - ей-богу правда. Препростодушный, говорю тебе,
барин!
"Что ж, - спрашивает, - чем же ты это нынче, Домна Платоновна, мне
похвалишься?"
"А уж тем, мол, ваше превосходительство, похвалюсь, что могу сказать,
что редкость".
- "Ой ли, правда?" - спрашивает - не верит, потому что он очень и
опытный - постоянно все по циркам да по балетам и везде страшно по этому
предмету со вниманием следит.
"Ну, уж хвалиться, - говорю, - вам, сударь, не стану, потому что,
кажется, изволите знать, что я попусту врать на ветер не охотница, а вы,
когда вам угодно, извольте, - говорю, - пожаловать. Гляженое лучше
хваленого".
"Так не лжешь, - говорит, - Домна Платоновна, стоящая штучка?"
"Одно слово, - отвечаю ему я, - ваше превосходительство, больше и
говорить не хочу. Не такой товар, чтоб еще нахваливать".
"Ну, посмотрим, - говорит, - посмотрим".
"Милости, - говорю, - просим. Когда пожалуете?"
"Да как-нибудь на этих днях, - говорит, - вероятно, заеду".
"Нет, - говорю, - ваше превосходительство, вы извольте назначить как
наверное, так, - говорю, - и ждать будем; а то я, - говорю, - тоже дома не
сижу: волка, мол, ноги кормят".
"Ну, так я, - говорит, - послезавтра, в пятницу, из присутствия заеду".
"Очень хорошо, - говорю, - я ей скажу, чтоб дожидалась".
"А у тебя, - спрашивает, - тут в узелке-то что-нибудь хорошенькое
есть?"
"Есть, - говорю, - штучка шелковых кружев черных, отличная. Половину, -
солгала ему, - половину, - говорю, - ваша супруга взяли, а половина, -
говорю, - как раз на двадцать рублей осталась".
"Н