грека принесла, уж отобрала у нее и потом совсем уж ее
и выгнала и бельишко - какая там у нее была рубашка да перемывашка - и то
все обобрала за долг и за хвост ее, как кошку, да на улицу.
"Да знаю, - говорю я, - эту Дисленьшу".
"Она, - говорит, - Домна Платоновна, кажется, просто торговать мною
хотела".
"От нее, - отвечаю, - другого-то ничего и не дождешься".
"Я, - говорит, - когда при деньгах была, я ей не раз помогала, а она со
мной так обошлась, как с последней".
"Ну, душечка, - говорю, - нынче ты благодарности в людях лучше и не
ищи. Нынче чем ты кому больше добра делай, тем он только готов тебе за это
больше напакостить. Тонет, так топор сулят, а вынырнет, так и топорища
жаль".
Рассуждаю этак с ней и ни-и-и думаю того, что она сама, шельма эта
Леканида Петровна, как мне за все отблагодарит.
Домна Платоновна вздохнула.
- Вижу, что она все это мнется да трется, - продолжала Домна
Платоновна, - и говорю: "Что ты хочешь сказать-то? Говори - лишних бревен
никаких нет; в квартал надзирателю доносить некому".
"Когда же?" - спрашивает.
"Ну, - говорю, - мать моя, надо подождать: это тоже шах-мах не
делается".
"Мне, - говорит, - Домна Платоновна, деться некуда".
А у меня - вот ты как зайдешь когда-нибудь ко мне, я тебе тогда покажу
- есть такая каморка, так, маленькая такая, вещи там я свои, какие есть,
берегу, и если случится какая тоже дамка, что места ищет иногда или случая
какого дожидается, так в то время отдаю. На эту пору каморочка у меня была
свободна. "Переходи, - говорю, - и живи".
Переход ее весь в том и был, что в чем пришла, в том и осталась: все
Дисленьша, мерзавка, за долги забрала.
Ну, видя ее бедность, я дала ей тут же платье - купец один мне дарил:
чудное платье, крепрошелевое, не то шикшинетеневое, так как-то материя-то
эта называлась, - но только узко оно мне в лифике было. Шитвица-пакостница
не потрафила, да я, признаться, и не люблю фасонных платьев, потому
сжимают они очень в грудях, я все вот в этаких капотах хожу.
Ну, дала я ей это платье, дала кружевцов; перешила она это платьишко,
отделала его кое-где кружевцами, и чудесное еще платьице вышло. Пошла я,
сударь мой, в Штинбоков пассаж, купила ей полсапожки, с кисточками такими,
с бахромочкой, с каблучками; дала ей воротничков, манишечку - ну, одним
словом, нарядила молодца, яко старца; не стыдно ни самой посмотреть, ни
людям показать. Даже сама я не утерпела, пошутила ей: "Франтишка, -
говорю, - ты какая! умеешь все как к лицу сделать".
Живем мы после этого вместе неделю, живем другую, все у нас с нею
отлично: я по своим делам, а она дома остается. Вдруг тут-то дело мне
припало к одной не то что к дамке, а к настоящей барыне, и немолодая уж
барыня, а такая-то, прости господи!.. звезда восточная. Студента все к
сыну в гувернеры искала. Ну, уж я знаю, какого ей надо студента.
"Чтоб был, - говорит, - опрятный; чтоб не из этих, как вот шляются -
сицилисты, - они не знают небось, где и мыло продается".
"На что ж, - говорю, - из этих? Куда они годятся!"
"И, - говорит, - чтоб в возрасте был, а не дитею бы смотрел; а то дети
его и слушаться не будут".
"Понимаю, мол, все".
Отыскала я студента: мальчонке молоденький, но этакий штуковатый и
чищеный, все сразу понимает. Иду-с я теперь с этим делом к этой даме;
передала ей адрес; говорю: так и так, тогда и тог
и выгнала и бельишко - какая там у нее была рубашка да перемывашка - и то
все обобрала за долг и за хвост ее, как кошку, да на улицу.
"Да знаю, - говорю я, - эту Дисленьшу".
"Она, - говорит, - Домна Платоновна, кажется, просто торговать мною
хотела".
"От нее, - отвечаю, - другого-то ничего и не дождешься".
"Я, - говорит, - когда при деньгах была, я ей не раз помогала, а она со
мной так обошлась, как с последней".
"Ну, душечка, - говорю, - нынче ты благодарности в людях лучше и не
ищи. Нынче чем ты кому больше добра делай, тем он только готов тебе за это
больше напакостить. Тонет, так топор сулят, а вынырнет, так и топорища
жаль".
Рассуждаю этак с ней и ни-и-и думаю того, что она сама, шельма эта
Леканида Петровна, как мне за все отблагодарит.
Домна Платоновна вздохнула.
- Вижу, что она все это мнется да трется, - продолжала Домна
Платоновна, - и говорю: "Что ты хочешь сказать-то? Говори - лишних бревен
никаких нет; в квартал надзирателю доносить некому".
"Когда же?" - спрашивает.
"Ну, - говорю, - мать моя, надо подождать: это тоже шах-мах не
делается".
"Мне, - говорит, - Домна Платоновна, деться некуда".
А у меня - вот ты как зайдешь когда-нибудь ко мне, я тебе тогда покажу
- есть такая каморка, так, маленькая такая, вещи там я свои, какие есть,
берегу, и если случится какая тоже дамка, что места ищет иногда или случая
какого дожидается, так в то время отдаю. На эту пору каморочка у меня была
свободна. "Переходи, - говорю, - и живи".
Переход ее весь в том и был, что в чем пришла, в том и осталась: все
Дисленьша, мерзавка, за долги забрала.
Ну, видя ее бедность, я дала ей тут же платье - купец один мне дарил:
чудное платье, крепрошелевое, не то шикшинетеневое, так как-то материя-то
эта называлась, - но только узко оно мне в лифике было. Шитвица-пакостница
не потрафила, да я, признаться, и не люблю фасонных платьев, потому
сжимают они очень в грудях, я все вот в этаких капотах хожу.
Ну, дала я ей это платье, дала кружевцов; перешила она это платьишко,
отделала его кое-где кружевцами, и чудесное еще платьице вышло. Пошла я,
сударь мой, в Штинбоков пассаж, купила ей полсапожки, с кисточками такими,
с бахромочкой, с каблучками; дала ей воротничков, манишечку - ну, одним
словом, нарядила молодца, яко старца; не стыдно ни самой посмотреть, ни
людям показать. Даже сама я не утерпела, пошутила ей: "Франтишка, -
говорю, - ты какая! умеешь все как к лицу сделать".
Живем мы после этого вместе неделю, живем другую, все у нас с нею
отлично: я по своим делам, а она дома остается. Вдруг тут-то дело мне
припало к одной не то что к дамке, а к настоящей барыне, и немолодая уж
барыня, а такая-то, прости господи!.. звезда восточная. Студента все к
сыну в гувернеры искала. Ну, уж я знаю, какого ей надо студента.
"Чтоб был, - говорит, - опрятный; чтоб не из этих, как вот шляются -
сицилисты, - они не знают небось, где и мыло продается".
"На что ж, - говорю, - из этих? Куда они годятся!"
"И, - говорит, - чтоб в возрасте был, а не дитею бы смотрел; а то дети
его и слушаться не будут".
"Понимаю, мол, все".
Отыскала я студента: мальчонке молоденький, но этакий штуковатый и
чищеный, все сразу понимает. Иду-с я теперь с этим делом к этой даме;
передала ей адрес; говорю: так и так, тогда и тог